Свежий Номер

№ 7 (57), 2009

Мне нравится этот дождь — холодный, ночной, предзимний.
Я вспоминаю прошлое — как тротуары блестели.
Либо я позвоню тебе, либо ты позвони мне,
Давай перед сном побеседуем — каждый в своей постели.
Если в доме не холодно и есть запасная обувь,
Можно предаться роскоши и побродить по лужам.
Может быть, эти радости — и не самой высокой пробы,
Но помнишь, как оно в детстве — нарочно, куда поглубже.
Я верю, что после жизни уже ничего не будет:
Ни этих улиц с огнями, ни этой воды с неба.
Как судьба ни назначит: от рака или от пули,
В жарком облаке взрыва или на поле снега, —
Я верю, что тем и кончится: судорогой, неполным
Выдохом. Так вот, полностью, и ни в бессмертной лире,
Ни в ином воплощении... Но надо, надо запомнить,
Зачем-то надо запомнить все, что увидел в мире.
О чем говорить? Все сказано. Все понято. Все забыто.
Жизнь не имеет ценности, ибо она бесценна.
Я не очень-то вырос с эпохи палеолита,
Пройдя по всем лабиринтам позднего миоцена.
Мне нравится этот дождь. Холодный, ночной, предзимний.
С его спокойной мелодией, медленной и несложной.
Либо я позвоню тебе, либо ты позвони мне.
А может быть, просто мысленно — это всего надежней.

Затем, что желанье сильней, чем запрет,
А тяга устойчивей воли,
Мы клятвою связаны — в том, чего нет,
И общим беспамятством, что ли.
Дымятся в камине сырые дрова,
Глумится судьба над героем.
Ну что нам скрывать? Разве то, что скрывать
Нам нечего. Это и скроем.
Ты помнишь Флоренцию? — воздух, размах,
И вид с той горы, что покруче?
И статую с тучей скворцов на плечах,
И башни, и крыши, и тучи? —
Мы так же свободны, как были тогда,
Да только: к чему нам свобода...
Мешается с мертвой живая вода
В фонтане у главного входа.
Укрытый от взоров широким плащом
Свидетель стоит за колонной.
А может, убийца? — Ей-богу, ни в чем
Здесь ясности нет завершенной.
И снятся ему в италийской ночи
Три облика отнятой жизни.
Три тени, три страсти, три ярких свечи.
Три жарких объятья на тризне.

За неким возрастным пределом —
Спокойней дышится, когда
День тверд и хрупок, как слюда,
В пространстве сильно поределом.
Уже теперь, уже отсюда,
Уже почти со стороны,
Понятней — главная причуда,
Идущая из глубины,
Где нити переплетены.
Вот так растет шиповник в дюнах,
Вплетаясь намертво в песок —
Не разобравшись, не продумав,
А зацепившись там, где смог.
Он к октябрю почти засох.
Вот так — последняя пчела
В холодном солнечном закате,
Как знак, поставленный некстати,
Блестит фигуркой из стекла.
Она еще не умерла,
Но нет в природе виноватей —
Ее, не совершавшей зла.
А океан все волны катит:
Пришла, расплющилась, ушла.
Однообразные дела,
Но силы есть — надолго хватит.
«Прости, прощай же!» — говорю.
Кому? — неважно. Может, лету.
На пчелку стынущую эту
С печалью пристальной смотрю.
Непросто покидать планету.

1
Все стирается в памяти. Толща дней —
Абстракция, — но не большая, чем толща воды: по мере
Роста непроницаемости для взгляда, событья в ней
Теряют свою весомость. Закон Архимеда не менее
Приложим к помещенному в память, чем на морскую гладь:
Камню, чайке, красавице — в общем, к любому телу.
То, что в нее погружается, то, что не удержать,
Тонет, теряя видимость. И — развивая тему —
Чем больше дней, тем внушительней, тем глубже ее предел.
Не пробьешь никаким прожектором. Утверждая это,
Я объективен и холоден. Так в школе, когда-то, мел
Выводил искомую формулу, равнодушный к сути предмета.

2
Чайка скользит по глади, пока жива:
Жиром смазаны перья, и воздух между
Ними. Хитрая выдумка естества.
Пловец, пока не отчаялся, не потерял надежду,
Машет руками. А камень — сразу идет на дно,
Разве что с силой брошенный, вдоль поверхности, рикошетом
Тогда он еще попрыгает. Все равно
Нельзя опровергнуть физику. Забудь об этом.
Все стирается в памяти. В ее морском,
В ее безбрежном просторе — на поверхности нет и пыли.
Но пока мы можем махать руками, водить зрачком,
Наша участь — барахтаться, противиться энтропии.

3
Невозможно спорить с природой — никогда, нигде
Не делает исключений, не играет в наши игрушки.
Но зато возле берега, да в ясный день,
Как сверкают ее камушки и ракушки! —
Словно детские воспоминания, просты, ясны,
Средь песка, в который, казалось бы, все истерто,
На мгновения вспыхивающие — от волны до другой волны,
Подлинные сокровища — того, особого сорта,
Который один и оправдывает все труды,
Любую боль, оскорбление, обиду, фразу...
Мы — как дети, играющие у воды.
Все стирается в памяти. Но не все сразу.

4
(добавление)
Если здесь допустимо еще продолжение, то оно
Относится к области химии, то есть распада духа
На совсем простые молекулы. Встань, распахни окно:
Азот, углекислый газ, кислород... Так как смерть-старуха
Оставляет нам только массу из всех физических свойств,
То акустика, оптика, термодинамика, даже
Кинематика — все это только уже пустой
И бессмысленный перечень. Время стоит на страже —
Прости за банальное выражение, но — стоит,
Равнодушно стоит, никуда не сдвигаясь с места.
Я забыл: что там о памяти говорит
Моя ключевая фраза? Но это и так известно.

Вот повисла луна — словно чье-то лицо над холмами,
Напряглись облака, чтоб не дать ей на землю упасть:
Как в старинном, до боли забытом французском романе,
Где холодный расчет прикрывает безумную страсть.
И стоят облака, для луны образуя основу,
И мешают земле дотянуться рукой до луны —
Чтоб не верили мы ничему, даже честному слову,
Потому что природе любые зароки смешны.
Раньше старость пугала, как все неизвестное, впрочем,
А теперь она что? — стань на цыпочки и дотянись.
Это осень форсирует увеличение ночи,
Создавая гармонию и балансируя жизнь.
Седина в волосах, бес в ребре и судьба на излете,
И все тот же французский роман выплывает опять:
Там герой, уличенный и схваченный, на эшафоте,
Видит тучи, луну — и еще продолжает играть.

— Что делал ты в Москве? — Да так, бродил с друзьями,
Катался на метро, пил чай, кефир, вино,
Трепались всякий раз до одури ночами.
— О чем же? — Обо всем, да вспомнить мудрено.
— Был на Таганке? — Нет. — На Малой Бронной? — Не был.
— А в Пушкинский музей сходил? — Не довелось.
— Так что же ты успел? — Московским зимним небом
Наполнить жизнь свою и пропитать насквозь —
Чтоб, обступив меня, домами встали даты,
Которые давно снежок запорошил,
Чтоб вспомнить не спеша о том, как я когда-то
И торопился жить и чувствовать спешил.