Свежий Номер

№ 1 (111), 2014

Есть простые вещи, и есть «простые» стихи, которые описывают эти самые простые вещи — жизнь, любовь, быт, одиночество, старость, смерть.
Такова третья книга стихов московского поэта Андрея Баранова «Невыразимое». В книгу, согласно аннотации, вошли стихотворения, написанные в 2008 — 2013 годах, и несколько перепечаток из предыдущих книг. По стихотворениям 1998 — 2008 годов видно, что Андрей Баранов не изменяет своему амплуа «философствующего бытописателя»:

В стихах из новой части книги Андрей Баранов так же часто обращается к пейзажной лирике (подмечает, как «лето перевалило за свой перевал», как «полетели по миру осы!» — каламбур с устойчивым выражением «по миру» не случаен — как «меркло небо голубое, ветер западный крепчал», как творятся в мире «перелеты гусиных стай, запах яблок да свист метели»). Правда, пейзажи чаще становятся урбанистическими, а поэт не избегает соблазна противопоставить «копошащийся поток» городской толпы и ее негативной энергетики покою и гармонии жизни «за палисадами», в некоем скорее всего идеальном, выдуманном сельском доме — пространстве радостного духа. Но и город в представлении поэта Андрея Баранова (и его лирического героя, в буквальном смысле «лирически», сентиментально настроенного) зачастую предстает обителью прекрасного, где так хорошо думать о вечном:

В книге «Невыразимое», поддерживая «мистическое» название, много стихов духовного плана, чье содержание восходит прямиком к Книге книг или к Евангелиям: «Пока не пропоет петух», «Христос в пустыне», «Молитва», «Страж», «Свет души», «Чтение из Иова». Некоторые стихотворения являются не столь прямыми аллюзиями к священному писанию, но повествуют о чудесном и возвышенном в нашей жизни — о «пятом элементе» вселенной. Таковы стихи «Души погибших домов», «Черный квадрат Малевича», «Космологическое» и многие другие, отмеченные печатью «взросления души». Этот процесс Андрей Баранов безошибочно связывает с обретением веры:

Назвать новую книгу стихов Андрея Баранова «легким чтением» либо «произведением искусства ради самого искусства» нельзя. Это стихи для людей, ищущих ответы на философские вопросы, готовых к пробам и ошибкам. Возможно, кому-то сборник «Невыразимое» поможет в поиске.

Четвертая книга стихов поэта из Перми Юрия Беликова, снискавшего у коллег и читателей репутацию «голоса чистой, сильной и красивой провинции» (Ольга Ермолаева), «шамана, заклинателя и пророка» (Андрей Вознесенский), «истового почвенника» (Евгений Евтушенко, в предисловии к данной книге), начинается, казалось бы, нетипично, если не невозможно для «почвенника».
Первое стихотворение в книге называется «Монолог непроизносимого», а первое слово этого стихотворения — «Эйяфьятлайокудль!». Напомним, это название исландского вулкана, чье извержение весной 2010 года встревожило весь мир. «Монолог непроизносимого» — стихотворение вообще нетипичное: со «вступительным словом», кратким пояснением, расположенным на месте эпиграфа. Юрий Беликов повторяет убеждение некоторых лингвистов, что название этого вулкана могут правильно произнести лишь 0,005 процентов населения земли. Следовательно, эта уникальность, непроизносимость становится для поэта «вызовом» — он не только посвящает Эйяфьятлайокудлю стихи, пять раз (в каждой строфе!) произнося сложносочиненное имя, но и «переводит» его на русский язык: «эй, явь, яд, лай откуль?» И считает этот набор звуков «сладчайшей колыбельною для мира».
В этом весь Юрий Беликов. В противоречиях, дерзости, неподражаемости взгляда.
Предисловие Евгения Евтушенко к настоящему изданию («Часовой поэзии из городка Чусовой») удачно совмещает разбор творчества Юрия Беликова — «чувство родного края в отличие от многих почвенников не замыкается у Беликова на одной России, а могуче и естественно сливается с чувством такой же родственной связи… с космосом, общим для всего человечества» — с его «человеческим портретом»: «Несмотря на его образ могутного “дикороса” и репутацию бунтаря, я не видел ни одного его грубого поступка, не слышал от него ни одного грязного слова…» По словам Евгения Александровича, Юрий Беликов — потомок Филиппа Беликова, служившего при Анне Иоанновне в ипостасях алхимика и экономиста, сначала узника Шлиссельбурга, а затем ссыльного на Урале, основателя тамошней династии Беликовых. Исторический экскурс нужен Евтушенко для подтверждения «генетического» бунтарства и незаурядности Юрия Беликова. Однако и сам поэт систематически обращается к истории — то русской, то мировой, откуда жутковатое, насыщенное эмоциями до предела стихотворение о Галлиполийском сражении Первой мировой войны (в 1915 году) и пропавшем во время той битвы в загадочном облаке Четвертом Норфолкском полке. А то и к истории литературы — в прошлом литературы он видит больше объектов поклонения и восхищения, чем в настоящем:

Стихотворение «Видение книжной пыли» — своеобразный панегирик «книжной пыли», в изображении Беликова — творящего, вдохновенного начала:

Книга «Я скоро из облака выйду» построена на сквозной метафоре облака. В ней восемь самостоятельных книг, так и названных — «Первое облако. В переводе с дельфиньего», «Второе облако. Речь Ивана» — и так далее до восьмого облака, называемого «Участь книги» и состоящего из одного-единственного стихотворения с финалом:

А седьмая книга состоит из эссе поэта Юрия Влодова о своем тезке, эссе 1992 года, поры, когда Беликов работал в «Юности», с предисловием самого Беликова, как рождался этот текст, да почему не увидел света двадцать лет с лишним. Седьмая книга зовется «Неопознанный Махатма».

«Новая жизнь. Дневник Виты» — это дневник женщины, ожидающей первенца. Для лирической героини Виты беременность отягощена не только сложностями со здоровьем, но и тяжелыми отношениями с отцом будущего ребенка. Вита брошена и ощущает себя вульгарно преданной. Но счастье материнства, непреходящая радость познания мира вместе со своим Павликом — которой посвящены вторая и третья части дневника женщины — искупает горечь расставания с мужчиной, и Вита уже чуть ли не прощает своего неверного возлюбленного, испугавшегося променять свободу на добровольные обязательства семейной жизни. За то, что без Петра не было бы Павлика. Хотя поведение «бывшего» лучше не становится:
«Написала Петру, что у него растет сын. Он ничего не ответил. Оказывается, все это время он был здесь. Спокойно ходил по тем же улицам, наслаждался жизнью… Ненавижу! Ненавижу! Я запретила себе думать, и не надо было вспоминать!»
Вита, героиня молодой писательницы, живущей в Казани, Дины Садыковой — это собирательный образ всех молодых женщин, оказавшихся в сложном положении. Обманувшихся в любви, поверивших негодяю, питавших несбыточные надежды, лежащих на сохранении, мучающихся сомнениями, как рожать без отца… Все это — явления, скорее, жизни, чем литературы. Недаром в предисловии к «Дневнику Виты» президент Союза писателей XXI века Евгений Степанов говорит, что «бумажная» версия текста перекликается с дневниковыми записями — даже не важно, самой ли Дины Садыковой, либо какой-то другой реальной женщины, либо женщины, полностью являющейся креатурой писательского воображения. По мнению Евгения Степанова, произведения Дины Садыковой «построены на стыке документальной прозы, высокой поэзии и жесткой публицистики». Документалист Дина Садыкова фиксирует будни больницы, ежедневные ужасы роддома, равнодушие детских врачей к их маленьким пациентам (уж не говоря о непорядочности и эгоизме отца ее ребенка). Публицист Дина Садыкова не может не дать этим явлениям нравственную оценку — но оценка получается неоднозначной, ибо «клеймить» проще всего, а вот попробуй понять… Поэт Дина Садыкова вплетает в текст дневниковых записей нежные материнские стихи:

И завершает книгу сентиментальной сказкой-притчей «Черный цветок» — о том, как самое жестокое сердце изменяет любовь — и радостными «Письмами ветру» — это дневниковые записи женщины, пережившей горе и оставшейся один на один с радостью бытия, разделенного со взрослеющим сыном: «Есть только миг».
Пусть он будет счастливым.

У Ефима Гаммера в сборнике «Замковый камень Иерусалима» что ни стихотворение — то поэма.
Сборник с таким торжественным названием вышел в ознакомительной литературно-художественной серии «32 полосы» издательства «Нюанс», где появлялись на свет книги многих известных русских и русскоязычных авторов. Что касается Ефима Гаммера, то сам по себе он в представлении вряд ли нуждается — как указано в книге, в 90-х годах прошлого века этот автор, согласно социологическому опросу журнала «Алеф», был признан самым популярным израильским писателем в русскоязычной Америке, да и книг у него 15. Но в России творчество Гаммера пока было «рассеяно» по различным толстым литературным журналам и поэтическим альманахам («45-й параллели» и т. п.). Эта книга — если не ошибаюсь, первый выход к русскому читателю стихов Ефима Гаммера, публиковавшихся в журналах США, Европы, Израиля, а с начала нового тысячелетия — и России.
Стихи и поэмы Ефима Гаммера… По идейно-художественной задумке между ними невозможно провести черту резкого различия. Все они эпохальны. По названию понятно. что доминирующей темой книги является путь иудейского народа с библейских времен до наших дней — по мнению самого Гаммера, это время, «когда спасаются мертвые»:

Это строки из триптиха «Не мойте нас вечным огнем» — по сути, трехчастной поэмы-судьбы (даже судеб). С ним соседствует небольшая, но емкая «Стена плача», которой автор дает подзаголовок «поэма пристрастия»; продолжает философический ряд «поэма восприятия» «Конечная остановка — слово», лейтмотив которой — служение логосу, сакральность этого процесса, впрочем, не всегда безошибочного:

О Слове, о Творении можно рассуждать бесконечно, в том числе и поэтическим языком — к «одному знаменателю» это самое необъяснимое «пристрастие» человека создавать новые миры привести невозможно в принципе. Но каждый пишущий считает своим долгом «откликнуться» на призыв неведомого и все же попытаться проникнуть в суть творчества. Хотя, на мой личный вкус, Ефиму Гаммеру гораздо сильнее удаются стихотворения, что называется, «бытовые», обращающиеся к относительно недавней истории России. Таковы в этом сборнике «Забытые полустанки» — стихотворение из восьми частей, посвященное Файвишу Аронесу (1893—1982), знаменитому еврейскому актеру, узнику ГУЛАГа (о нем Ефим Гаммер говорит: «Утомленный человек превозмог разбойный век»), а также потрясающее стихотворение «Инвалид с каталкой». Оно достойно называться и поэмой. Его главный герой — безногий инвалид, бывший снайпер, бегающий наперегонки с семилетним пареньком, лирическим героем, и обещающий, в ходе игры, что о них обоих позаботится «Софья Власьевна». Она и позаботилась — вскоре инвалид исчез. Куда — о том в газетах не писали, а слухи были таковы:

Так же содержательны и глубоко гуманистичны по сути «Фронтовые хроники Гило», некогда положительно отмеченные Анной Кузнецовой.
Как мне кажется, основной посыл «Замкового камня Иерусалима» — четыре строки:

Новая книга известной поэтессы Татьяны Кузовлевой вышла в серии «Имена», основанной в 1997 году. Эта серия создана специально для книг известных деятелей искусства (не только литераторов, но и артистов, музыкантов, исполнителей) — но не для их творчества, а для воспоминаний, размышлений, мемуаров, иными словами, для разговора «о времени и о себе». В серии «Имена» выходили книги о Булате Окуджаве, Константине Паустовском, Ромене Гари и многих других интереснейших личностях. И вот теперь Татьяна Кузовлева вносит свою лепту в сохранение истории русской культуры прошлого и наступившего века.

— говорит Татьяна Кузовлева в стихотворении, которым открывается книга.
Одно перечисление персоналий — главных героев этой книги, каждому из которых посвящена отдельная глава — приводит в благоговейный трепет: Михаил Светлов, Борис Слуцкий, Евгений Винокуров, Юлия Друнина, Алексей Каплер, Белла Ахмадулина, Римма Казакова, Борис и Зоря Васильевы… Рядом с блистательными именами ушедших поэтов и писателей — имена современников, которые живы, дай им Бог здоровья: Тамара Жирмунская, Сергей Филатов, Галина Нерпина. По-человечески приятно, что Татьяна Кузовлева не ограничилась теплыми воспоминаниями о «героях былых времен», не побоялась публично признаться в любви своим собратьям по перу. Что греха таить — все мы знаем, как это порой сложно! А все-таки любовь к человечеству складывается из любви ко всем отдельным его представителям, и никак иначе!.. Или душа настежь — или она гибнет…
На мой взгляд, книга Татьяны Кузовлевой «Мои драгоценные дни» и есть опыт художественного признания в любви — время, проведенное с ними бок о бок на земле, она называет драгоценным! Это урок всем читателям в непростой духовной задаче обретения любви к ближнему. Все гениальное просто — «просто» автор говорит с теплотой обо всех, кого читатель встретит на страницах этого солидного томика, даже если речь идет о комических или неприятных ситуациях. А ситуаций здесь описано — море! Пересказать их невозможно — ведь «драгоценные дни» вместили — астрономически — больше чем полвека! И это было, признаться, не самое легкое время для страны и общества — культурная общественность не раз испытывала на себе «и барский гнев, и барскую любовь» партийных и советских властей. О давлении «сверху», непонимании, различных официальных «предупреждениях» (например, Римме Казаковой за «идейно порочные» стихи, содержащие, оказывается, даже «идеи космополитизма», или поэтам-фронтовикам за слишком уж правдивое отображение войны!), невозможности говорить в полный голос Татьяной Кузовлевой сказано много — и все же это были ее драгоценные дни!..
Надеюсь, и для читателя эта книга станет драгоценным приобретением.

Юрий Кобрин — русский поэт, живущий в Литве, автор одиннадцати сборников стихов и 880-страничной антологии литовской поэзии «Я вас переводил…» (которую составили стихи литовских авторов в переводах Юрия Кобрина). Настоящее «избранное» под названием «Гены Ганнибала» составляет толстый том. Но ведь и уместилось в него немало! И стихов (в обратной хронологической последовательности, от последних к ранним), и лет (самые ранние стихи в книге относятся к 1962 году), и событий, и материалов (заканчивается книга разделом «Уроки Тарковского», а в нем подробный очерк «Ализариновые чернила» об Арсении Тарковском, который был для Кобрина больше чем учителем в литературном плане и другом, был духовным ориентиром). В числе прочих «сопутствующих материалов» — развернутый научно-справочный аппарат в качестве введения в поэтическую книгу: рецензии, отзывы о поэзии Юрия Кобрина, его творческая биография. Составное предисловие порой «теряет» наукообразность — например, очерк Александра Радашкевича о знакомстве с Юрием Кобриным, переросшем в дружбу, исполнен непринужденно и по формату больше походит на «портрет поэта». Зато рецензии главного редактора журнала «Дети Ра» Евгения Степанова на книгу Юрия Кобрина «Постскриптум» (2011 года) и доктора филологических наук Владлена Кафтанова на все творчество Юрия Кобрина (2009 года) содержат полнометражный литературоведческий анализ этого художественного феномена. Так, Евгений Степанов упоминает, что «палитра стихотворных жанров, в которых работает Юрий Кобрин, на удивление велика и разнообразна. Он пишет и венки сонетов, и верлибры, и моностихи, и двустишия, и фигурные, и заумные стихи». А Владлен Кафтанов цитирует высказывание драматурга Андрея Яхонтова: «Стихам Юрия Кобрина… свойственна заостренность в осмыслении духовного бытия современников…».
Поскольку книга избранного Юрия Кобрина обширна, читатель без труда найдет в ней образцы всех «жанровых» стихов, упомянутых уважаемыми рецензентами, и убедится, что Юрий Кобрин — действительно поэт «социальной» и «духовной» направленностей. Его излюбленная тема — пороки человеческие, которые он не гнушается описывать с отталкивающей точностью и ядовитым сарказмом («Бедность богатых», «Соплеменники», «Все проходит», «Хулителям», «Завистникам»). Он не боится ноты некоторой назидательности в своем сарказме: «Сколько нищих! И все — из богатых…».
Вторая тема Кобрина — люди, отчаявшиеся либо заплутавшие в убеждениях и ценностях («Самоубийца», «Поймал я рыбку золотую», «Диалектическое», «Почти молитва»). Третья тема — политические наблюдения, оформленные в стихи:

Четвертая — культурная история отечества. Из нее, скажем, берет начало цикл, давший название всей книге — «Гены Ганнибала», посвященный, совершенно верно, Пушкину. В Литве тоже есть мемориальный музей Пушкина, усадьба Маркучяй, где жил его сын Григорий Александрович: «Почаще приезжайте вы в Маркучяй. / Здесь — дети, дети многому научат. / …не пережить бы их…».
Пятая тема… шестая… седьмая… впрочем, зачем их все здесь перечислять, когда можно прочесть целиком книгу стихов?..

«Запоздавший на десятилетия сборник» — так окрестила новую книгу поэта Сергея Ныркова член Союза писателей России Наталья Лайдинен в своем вступительном слове «Одеждой ангела коснулся…» Она имела в виду биографические «особенности» Сергея Ныркова. Когда-то, в 90-х годах, этот автор не просто выпустил три книги стихов (две в Москве, одну, самую первую, в Саранске в 1988 году), не только «подавал надежды» в русской словесности, но и получил рекомендацию на вступление в Союз писателей СССР от авторитетного литературного критика, академика Вадима Кожинова. Казалось бы, этот факт открывает перед молодым автором «торную дорогу» в литературу. Но Сергей Нырков внезапно, неожиданно для своего окружения оставил творчество. О его дальнейших занятиях Наталья Лайдинен отзывается метафорически: «Принял на себя карму поколения «лихих девяностых», сполна разделив его взлет и трагедию…» Буквально это значит — бизнес и его перипетии. Но спустя пятнадцать лет Сергей Нырков снова обратился к литературе. К тому, что было недосказано, и к тому, что ему захотелось сказать за долгие годы молчания — разумеется, фигурального. Автор предисловия отмечает, что сборник «В плену у алфавита» составлен самим Нырковым и словно бы отражает его линию жизни со всеми ее поворотами и озарением в конце пути (надеюсь, что слова о конце пути тоже фигура речи!).
Сегодня Сергей Нырков по стилистике, тематике и идейности стиха — самый настоящий «почвенник», на сто пятьдесят процентов. Он и печальник за Россию:

И радетель за нее:

Разумеется, в сборнике стихов Сергея Ныркова, вместившего «следы» стольких прожитых лет, возникают и другие темы и слоги: любовная лирика (порой очень откровенная, если не надрывная) —

— сатирический взгляд на трансформацию культурных ценностей, казавшихся вечными —

— и даже общение с Высшими силами —

И все-таки лейтмотивом книги «В плену у алфавита» остается связь частной судьбы лирического героя Сергея Ныркова (чаще всего становящегося героем-рассказчиком, героем кающимся, героем страдающим) и огромной судьбы России, от которой ему, этому герою-протагонисту, никуда не деться:

Явно это сознательный выбор поэта. Думается, что Сергей Нырков в своем роде — тоже человек, мучимый ностальгией, тоской по утраченной, может быть, Родине, а может быть, и поэзии. И если вернуть ему Русь в прославленном былинном размахе трудно, к сожалению, то вернуться к слову и этим словом воспеть свое главное чувство поэту вполне по силам. Уверена, что теперь уже Сергей Нырков творчества не оставит.