Свежий Номер

№ 2 (52), 2009

Еще один поэт сражен черной магией числа «37». Сторонний циник способен брякнуть: «Тоже был Пушкин?» Или: «Мало здоровья и много водки». Но факт остается фактом: жил человек, писал стихи, на возрастном рубеже «37» его не стало. Мгновенно, инсульт.
…Знакомы с Димой Нырковым мы стали… по объявлению. Юморить, безусловно, не время, но по сути ведь оно так, занятно, и было — когда в 89-м я и Георгий Атанасян создавали в Липецке областную организацию Профсоюза литераторов, мы дали в газету объявление с просьбой к неофициозной пишущей братии отозваться. Откликнулся один Нырков, тогда почти еще юный, — и, если память не изменяет, только что бросивший Политех из-за пробудившейся страсти к поэзии.
От гипотез по профсоюзной бюрократии быстро перешли к вину и стихам, в которых Дима, наискивая свою золотую жилу, дерзал явить редкую необарочную вязь в стихийном сплаве тогда еще свежеиспекаемой «школы Бродского» и мрачноватого андеграундного стеба. И псевдоним себе придумал — «Вязин».
Профсоюзные мечтания накрылись медным тазом, но тексты молодого поэта Вязина в начале 90-х мне удалось пару раз продвинуть на страницы областной молодежки. А в 96-м я дал его стихи на «конкурсный отбор» Руслану Элинину — и Дмитрий Нырков выступал на липецком вечере в Москве, что на нашей родине затем откликнулось литературными публикациями в газетах.
«Весной 96-го команда липецких поэтов выступала у Руслана Элинина в салоне «Классики XXI века». Из пяти авторов два (Дмитрий Нырков и Сергей Зубарев) по сей день проживают в Липецке и не простились с литературными амбициями», —  а это из Антологии журнала «Футурум АРТ», написано в конце 2006 г.
До следующего заметного события в своей внешнепоэтической биографии Дмитрий успел распроститься с вынужденно приобретенной профессией сантехника, получив в местном Педуниверситете диплом педагога-психолога, обзавелся семьей… Но неугомонный Пегас однажды снова взмахнул крылом, лукаво поманив за журавлем в небе.
Однажды, в вояже редакции журнала «Октябрь» и оргкомитета молодежной премии «Дебют» по российским глубинкам, в Липецк заехал Виталий Пуханов. Знакомство обернулось для Дмитрия Ныркова публикацией в декабрьском номере «Октября» за 2002 г. и временным переездом в Москву — работой в секретариате «Дебюта». Как говорится, «все принес в жертву искусству».
Вынужденное где-то через год возвращение было печальным. Но все-таки оставалось чем гордиться. Как-никак, первым из липецких авторов новой формации — да и вообще в обозримом времени — пробился на страницы толстого журнала, общероссийского и общеизвестного. Да и теоретически продолжал представлять «Дебют» в Липецке.
На родине несколько лет Дмитрия охотно «на общественных началах» приглашали в жюри фестиваля поэзии и авторской песни «Серебряный родник», проводимого в Усмани. И, в социальном смысле, —  это все. В публикаторском плане для нетрадиционалистов региона вообще вернулась застойная безнадега. Правда, два года назад глава местного отделения СРП Николай Калтыгин загорелся было идеей издать книжку Дмитрия Ныркова, да при знакомстве с рукописью отчаялся набрать нужное количество текстов, которые пристало бы подать на суд областных властей, дотирующих и надзирающих.
…Возвращение в провинцию, развал семьи после бурного романа с грустным финалом, затянувшаяся безработица, дружба с «зеленым змием»… По большому счету — поэт, пусть писавший сравнительно редко и мало, оказался просто не нужен современному (региональному?) обществу, за бортом. А те немногие люди, которые оставались неравнодушны, помочь не сумели.
...Случилось так, что, приехав на две недели в Липецк по делам — продать квартиру и этим завершить эпопею с малой родиной, — я попрощался и с Дмитрием Нырковым за несколько дней до его смерти. Выглядел он вполне здоровым и уравновешенным человеком, у которого, казалось бы, все внутренние борения позади — и душевная гармония, искомая мучительно долго, уже где-то рядом…
Наверное, поэты и не должны усваивать житейские уроки, преподносимые историей и — кем-то другим. Наверное, при разумном раскладе поэзию убивает не смерть, а прагматика и бытовуха. Но «обществу» уроки поэтов тоже не идут впрок, на каждом новом витке, заставляя крепко сомневаться насчет человечности и прогресса причудливых извивов самодурствующей, ныне гламурно-техногенной спирали.

Нас расстреляли,
Когда — не помню.
Века спетляли
Каменоломню.
И извиваясь
По лабиринтам,
Как издеваясь,
Четвертый Рим там
Обосновали,
Что и не мнилось.
Мы ж уповали
Не то на милость,
Не то на свыше
Порядок данный…
Смеялись вы же
Мглой магаданной.

Нас расстреляли —
За что, не важно.
Вода, земля ли,
Приняв отважно
Тела как трупы,
Осатанилась.
Крепки шурупы —
Вот в этом — милость.
Банальна жертва
Погибших втуне.
Расклад сюжета
Как вкус латуни.
Печаль утишь-ка,
Нужней усмешка.
Давай, братишка,
Стреляй, не мешкай!

Август бесится вьюгой
Окровавленных листьев,

Набегает то с юга,
То с востока, неистов.

Расшвыряв связки молний
В пустоту, на удачу,
Предается он, полный
Скорби, горькому плачу.

По ему лишь известной
Убивался утрате
Август, лился отвесно
И скликал свои рати.

I

Солнце падает за дома,
Скупо кровавя шпили.
Если сходить с ума —
Лучше в Венеции или
Лучше совсем не сходить,
Пить «Барбароссо»,^* впрочем,
Можно еще родить…
Много не напророчим,
Детки кофейных гущ…
Купол плывет венечный…
Святый дух вездесущ,
Также как мы конечны.

II

Гадят голуби на
Скулы Святого Марка,
Не веков глубина,
Но эпохи ремарка.
И гондола плывет,
Как завещал Феллини.
Палаццо — местный кивот,
Запечатленный в глине.
Мостовые, мосты —
Паутиною кружев.
И смыкаешь персты,

Лик Творца обнаружив.
И уносит вода
Миражи неземного.
Возвращаться сюда!
Возвращаться. И снова...

___________________________
* Местное дешевое вино.

Сличи в осеннем парке невпопад
Свод куполов на витражах-деревьях.
Кружится лист в мерцании лампад,
И высится алтарь величьем древних.

Всевышний на долину
Низринул благодать.
И ветру-исполину
С собой не совладать!
Рассыпался по воле,
Колосья полегли,
И озарилось поле
Улыбкою земли.

Вьюга вдруг взмахнула шалью.
Снег помчался по полям
Над простором полушарья,
Застилая гладь полян.
Расступилась, пропуская,
Вся природа в миг игры,
Вихрь, пронесшийся, лаская
Сосен пышные вихры.

Расступились, пробегая
Искры, звезды, снежный пух,
Опьяняя, обжигая,
Завораживая дух.

И веселье карнавала
Под покровом пелены
Зачаровано сияло
В неподвижности луны.

Борьба, исход которой предрешен,
Подходит к завершенью. Данке шен.
И Вечностью накатывает темь.
Я незаметно превращаюсь в тень.
И вижу «завтра», но себя не вижу в нем.
Миф о бессмертье — только ход конем.

Презумпция страшит небытия:
Пусть кто угодно, но не я, не я, не я…
Финита ля комедия. Увы,
И вы когда-то будете мертвы.
В том Высшей Справедливости урок:
Пучина, яд, петля или курок,
Иль просто время подоспело, но
Иной удел познать нам не дано.

Взгляни же на прощальный фейерверк —
Как естество рванет из горла вверх —
В тот край, что дальше облаков и птиц,
Взорвавшись миллиардами частиц,
Рассыпавшись в провале пустоты…
В права вступает Вечное — кранты.
Там тоже жизнь и прочая фигня,
Там много есть всего, но только нет меня.

Прощайте все, с кем жизнь меня свела!
Как там у Пушкина? Печаль моя светла?
Прощайте, расстаемся насовсем.
Как говорится, все — спасибо всем.