Свежий Номер

№ 9 (95), 2012

— Нам срочно нужен переводчик! — сказала без предисловия моя старшая сестра Диана, как только я поднесла к уху телефонную трубку. — К нам приехала съемочная группа из Гонконга. Будут снимать фильм на базе нашей киностудии.
— Так они же китайцы! А я перевожу только с английского.
— Китайского переводчика не удалось найти! Но они все хорошо говорят по-английски.
— А что нужно переводить?
— Все, что они будут говорить на съемочной площадке. Ну и еще переговоры между нашей стороной и китайцами. У тебя когда защита диплома?
— В среду, двадцать пятого, — ответила я.
— Отлично! Двадцать шестого сможешь начать?
— Конечно, смогу! — ответила я. Самоуверенность молодости не давала мне усомниться в своих переводческих способностях.
— Хорошо! Тогда приезжай в четверг на студию. Я тебе пропуск закажу. Буду ждать тебя на проходной в девять утра.
Я опомнилась, когда Диана уже положила трубку. Значит, я буду работать переводчиком на киностудии!? Находиться в центре событий на съемочной площадке!? Общаться с известными актерами и режиссерами!? Об этом я, двадцатидвухлетняя без пяти минут выпускница Института иностранных языков без опыта работы и без каких-либо определенных перспектив, могла только мечтать.
Тогда, в начале 90-х годов, подхваченные волной перестройки, в Россию вдруг повалили иностранцы. Прельстившись возможностью быстрой наживы или использования дешевой рабочей силы, бизнесмены со всех континентов слетались в Москву, как мотыльки на свет. Киностудия в то время вызывала у зарубежных гостей особый интерес: там можно было за баснословно низкую плату снять павильон для съемок и нанять целую съемочную группу, заплатив за ее работу ничтожную часть от той суммы, в которую им обошлась бы оплата труда съемочной группы в их собственной стране.
Моя старшая сестра Диана уже несколько лет работала на киностудии ассистентом режиссера по подбору актеров, и я втайне ей завидовала. Она представлялась мне эдакой Василисой Прекрасной, а киностудия — сказочным Тридесятым царством, населенным волшебными существами, где в свете прожекторов на съемочной площадке творятся удивительные чудеса. Диана несколько раз приводила меня на киностудию, когда я была еще школьницей, и каждый раз посещение этой мастерской, где создается кино, оставляло у меня неизгладимое впечатление. Сестра же за несколько лет работы на студии давно привыкла к общению со знаменитостями и, даже если бы ей в коридоре киностудии встретился сам Федерико Феллини или Любовь Орлова, приветливо кивнула бы им и невозмутимо пошла бы дальше по своим делам.
В четверг, на следующий день после моей благополучной защиты диплома, в четверть десятого утра, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, я ворвалась в проходную киностудии.
— Алена, ну где тебя носит? — недовольно сказала Диана. — Я тебя уже пятнадцать минут жду!
— Извини, Диан, троллейбуса долго не было.
Я получила в окошке на проходной пропуск, прошла вслед за Дианой мимо охраны в виде толстой тетки в мужском пиджаке, недовольно взиравшей на входящих из-под насупленных бровей, и очутилась на территории киностудии.
— Пойдем, я представлю тебя Люсе, а она потом познакомит тебя со всей съемочной группой, — сказала сестра.
— А кто такая Люся?
— Она — «НЧ», что означает «нужный человек». А, если официально, то она — администратор. В ее обязанности входит следить за тем, чтобы место съемки было подготовлено, она договаривается с владельцами государственных учреждений, где должны проходить съемки, заказывает гостиницу для актеров и так далее.
Мы вошли в здание киностудии и пошли по длинному извилистому коридору. Сестра шагала широко и размашисто, громко цокая своими высоченными каблуками. Темные волнистые волосы Дианы прыгали по ее плечам в такт ее шагам. Я семенила следом, едва поспевая за ней.
Диана была выше меня ростом, у нее были длинные ноги и идеальная осанка, оставшаяся у нее еще со школьных лет, от занятий бальными танцами во Дворце пионеров: прямая спина, развернутые плечи и высоко поднятая голова. Глядя на ее стройную, статную фигуру, друзья нередко советовали ей пойти в манекенщицы, на что Диана неизменно отвечала: «В манекенщицы? А мозги свои я куда же дену?».
— Аленка, не отставай! — покрикивала она на меня, оглядываясь назад, стоило мне зазеваться на висящие на стенах плакаты к известным отечественным кинофильмам.
По пути нам время от времени попадались знакомые лица. С некоторыми из них сестра на ходу здоровалась, я тоже, на всякий случай, им кивала, но кто они, вспомнить не могла. Одним из тех, кто шел нам навстречу по коридору, оказался известный актер, обычно игравший в кино героев-любовников. Диана, не останавливаясь, поздоровалась с ним, я тоже робко процедила «Здрасьте», и он ответил мне полуулыбкой и вежливым кивком головы.
— Это же знаменитый актер, Михаил Бенгальский! — прошептала я, поравнявшись с сестрой. — Почему он со мной поздоровался? Он же меня не знает!
— Потому, что на студии так принято, — стала терпеливо объяснять мне Диана. — Здесь все работают в большой команде. Каждого актера на съемках окружает больше пятидесяти человек. Он же не может всех запомнить в лицо. Поэтому и отвечает всем, кто с ним здоровается. Здесь все на всякий случай друг с другом здороваются, даже если друг друга не помнят.
Коридоры киностудии были такими длинными, извилистыми и непредсказуемыми, что мне стало казаться, будто они специально были построены в виде лабиринтов, для того чтобы каждый, кто пришел на киностудию, мог встретиться лицом к лицу с как можно большим количеством человек. Причем схемы этих лабиринтов никогда не повторялись: каждый коридор был уникален и по-своему неповторим. «Наверное, — подумала я, — таким образом и завязываются важные контакты, создаются творческие союзы». Я вспомнила, что не раз слышала по телевидению, как какой-нибудь известный режиссер или актер начинал свой рассказ о создании нашумевшего киношедевра словами: «Иду я как-то по коридору киностудии, а навстречу мне...»
Наконец мы подошли к какой-то двери, Диана открыла ее, и мы вошли в небольшую комнату, где за рабочим столом сидела незнакомая девушка, печатала что-то на машинке и курила.
— Люся, привет! — сказала сестра, входя.
— Привет, Диана!
— Люсь, это моя младшая сестра Алена. Она только что закончила Институт иностранных языков. Ну, помнишь, я тебе говорила...
— Ну, конечно! — радостно воскликнула Люся, затушив сигарету в пепельнице. — Здравствуйте, Алена!
— Здравствуйте!
— А мы вас очень ждали! — она встала со своего места и подошла ко мне. — Минут через двадцать должны подъехать китайцы, и тогда нам без переводчика не обойтись!
Когда Люся подошла ближе, мне удалось ее получше рассмотреть. Это была невысокая, очень худая девушка лет двадцати пяти с серыми глазами, бесцветными ресницами и бледными губами, ее неопределенно-русые, прямые, как палки, волосы, стянутые резинкой на затылке, в некоторых местах выбились из хвоста и свисали вдоль щек. Выглядела она довольно невзрачно и напоминала маленькую серую мышку. От нее сильно пахло табаком.
— Передаю тебе Аленку из рук в руки, — сказала Диана. — Ну, я пошла. У нас через десять минут в павильоне пробы. Увидимся!
— Пока, сестра! — ответила я.
— Я зайду за тобой в конце дня, — напомнила мне Диана и скрылась за дверью.
— Пойдем, я познакомлю тебя со съемочной группой, — сказала Люся.
Мы вышли из комнаты и пошли дальше по коридору. Неожиданно, заметив кого-то в конце коридора, Люся остановилась и вдруг оглушительно, во все горло, гаркнула:
— Коля! Ты Сашу не видел? А где микроавтобус?
Молодой человек из дальнего конца коридора крикнул в ответ что-то невнятное, на что Люся командным тоном проорала:
— Скажи ему, чтоб никуда не уезжал! Мы скоро натуру поедем смотреть!
Меня поразило то, что Люся обладает таким неестественно громким, мощным голосом, который больше подошел бы учительнице старших классов или командиру полка, но уж никак не этой маленькой, худенькой девушке с бледным лицом.
Мы пошли дальше и вскоре подошли к двери, на которой было написано: «Черная пантера».
— Нам сюда! — сказала Люся. — Там сейчас идет внутреннее совещание, поэтому ты можешь пока просто посидеть.
— А что значит «Черная пантера»? — поинтересовалась я.
— Это рабочее название фильма.
Мы вошли в комнату, где вдоль стен в креслах сидело человек десять. Все они что-то шумно обсуждали. В центре комнаты стоял молодой человек и, стараясь перекричать остальных, пытался что-то объяснить. Люся сделала жест рукой, чтобы обратить на себя внимание собравшихся.
— Минуточку внимания! — громко сказала она. — Разрешите вам представить нашего нового переводчика. Это Алена, она будет работать у нас в группе.
Все присутствующие закивали, оглядывая меня с головы до ног.
— Здравствуйте! — сказала я всем, прошла в комнату и села на кресло в углу. Люся опустилась рядом со мной.
— Через несколько дней у нас выездная съемка, — сказала она, наклонившись ко мне. — Сейчас должны подъехать китайцы, и мы с ними поедем смотреть натуру. Натура — это место, где должны проходить съемки. Я хочу показать им несколько зданий, а они должны выбрать, где будем снимать.
— А о чем этот фильм? — спросила я.
— Ой, знаешь, там все так запутано! По сценарию в Россию из Гонконга приезжает китайская шпионка по кличке «Черная пантера». Ее цель — выкрасть папку с секретными документами. В документах содержится информация, компрометирующая важное государственное лицо, замешанное в каких-то крупных финансовых махинациях. От этих документов зависит жизнь этого человека. Для того чтобы узнать, где находится эта папка, шпионка тайно проникает в здание, где должны проходить переговоры и расставляет там «жучки» для прослушивания. Таким образом она узнает, что папка находится в чемоданчике, чемодан этот спрятан в сейфе, сейф находится в подвале какого-то дома, а дом — в Подмосковье...
— Хм, что-то мне это напоминает, — улыбнулась я. — «Смерть Кощея на конце иглы, игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в сундуке, сундук на дубе...».
— Ну, что-то вроде того...
Неожиданно дверь открылась и в комнату, улыбающийся и румяный, собственной персоной вошел первый президент России — Борис Николаевич Ельцин. Я застыла в своем кресле от изумления, боясь пошевелиться. Я не могла поверить своим глазам: прямо передо мной, в двух шагах от моего кресла, находился сам Ельцин! «Этого не может быть! — пронеслось у меня в голове. — А почему он один, без охраны? И почему все присутствующие воспринимают его визит, как что-то само собой разумеющееся? Или я схожу с ума?». Ельцин улыбался, шутил и пожимал по очереди руки всем собравшимся. «Здравствуйте, Борис Николаевич!», «Как здоровье, Борис Николаевич?» — разносились по комнате радостные возгласы.
— Ну как, Борис Николаевич, зарплаты шахтерам выплатили? — спросил тот парень, что стоял в центре комнаты, и я похолодела от его наглости.
— А как же! — невозмутимо ответил президент.
Когда очередь дошла до меня, и Борис Николаевич, высокий и крупный, приблизился ко мне, чтобы пожать мне руку, я попыталась привстать со своего кресла на одеревеневших ногах, лихорадочно пытаясь сообразить, что же я должна ему сказать: то ли «Приятно познакомиться!» — так, словно я до сей минуты и не подозревала о его существовании, или же «Много о вас наслышана! Рада, наконец, встретиться с вами лично!» — так, словно у кого-то в гостях, на званом обеде, мне представили старинного друга семьи. А что же действительно в таких случаях говорят президенту, который, благодаря телевизору, на правах члена семьи давно уже живет в вашем доме, поздравляет вас с праздниками, регулярно напоминает вам о необходимости соблюдать законы и по утрам, за чашкой кофе, оповещает вас об экономическом положении страны?
Я робко протянула ему свою руку, промямлив что-то типа: «Мня... я... прия...», и тут почувствовала резкий толчок в бок.
— Ален! Ты чего застыла? Расслабься! — гаркнула мне в ухо Люся. — Это же Александр Федорович, двойник Ельцина, победитель конкурса двойников!
— Ой! — выдохнула я. — А я-то думала — президент собственной персоной! Здравствуйте, Александр Федорович! Меня зовут Алена, я — переводчик.
— Очень приятно, Алена! — сказал Александр Федорович и крепко пожал мне руку.
— А почему вас все называют Борис Николаевич? — спросила я.
— А это я их сам попросил. Мне так легче в образ вживаться, — ответил он, улыбаясь ельцинской улыбкой с прищуром.
Когда он отошел, продолжая свой обход и явно наслаждаясь своей ролью, Люся сказала:
— Он у нас Ельцина будет играть. Там в сценарии есть сцена «Покушение на Ельцина». Она, конечно, выдумана от начала до конца, на самом деле такого не было. В этой сцене в Ельцина должны стрелять, но он выживет.
— А какое отношение имеет шпионка Черная пантера к этому покушению?
— Когда она достает чемодан с секретными документами и открывает его, то из документов она узнает, что готовится покушение на Ельцина, и получает задание от своей организации в Гонконге это покушение предотвратить.
— А как эта организация в Гонконге связана с Россией? — спросила я.
— Пока не знаю. Я еще не дочитала сценарий.
Дверь снова открылась, и в комнату заглянула лохматая голова молодого человека.
— Люсь! Китайцы приехали! — возвестила голова.
Люся вскочила со своего места и направилась к двери.
— Мы поехали смотреть натуру, часа через три-четыре вернемся на студию! — бросила она на ходу съемочной группе. — Алена, ты едешь со мной! — скомандовала она.
Мы вышли на улицу, где нас ждал микроавтобус «Мицубиси». В автобусе сидели водитель и четверо китайцев. Я представилась им. Одного из них звали Фэн, он оказался режиссером-постановщиком фильма, второго — Чен, он был вторым режиссером, третий был оператором-постановщиком, а четвертый — вторым оператором, но у них были такие сложные имена, что я их не запомнила. Помню только, что имя оператора-постановщика было похоже на слово «мундштук», а имя второго оператора — на слово «сиртаки». Поэтому так я их про себя и окрестила: Мундштук и Сиртаки.
Люся объяснила китайцам, что сейчас мы поедем смотреть здания, для того чтобы выбрать подходящее место для съемок сцены переговоров в комнате, где шпионка расставила свои «жучки» для прослушивания. Я перевела ее слова на английский язык. Китайцы согласно закивали.
Люся села на переднее сиденье рядом с водителем и закурила.
— Пожалуйста, попроси ее не курить в машине, — наклонился ко мне Чен.
Я перевела. Люся раздраженно вынула сигарету изо рта.
— Да мне не мешает, — сказал водитель Саша, услышав наш разговор. — Скажи им, я разрешаю в машине курить. Я же сам курю, — добавил он так, словно микроавтобус «Мицубиси» был его персональным транспортным средством, а китайские кинематографисты — всего лишь попутными пассажирами, которых он подобрал по дороге.
Мне стало стыдно, и я промолчала.
— Скажи им! — повторил он, глядя в зеркальце заднего вида, недовольный тем, что я не перевела его слова.
— Саша разрешает курить в машине, — перевела я.
Китайцы недоуменно переглянулись.
— Мы не курим, — сказали они почти в один голос. Я перевела.
Саша пожал плечами.
Несколько часов мы ездили по Москве, осматривая различные здания в центре города, но ни одно из предложенных Люсей зданий китайцев не устраивало. Наконец, голодные и обессиленные, мы подъехали к Дому дружбы с народами зарубежных стран, известному также как особняк Арсения Морозова и находящемуся на Воздвиженке (в то время именуемой проспектом Калинина).
— Я уже заранее знаю, что и это здание им не подойдет! — раздраженно сказала мне Люся, выходя из машины и закуривая. — Во-первых, внутри тесновато, трудно будет разместить камеры, а во-вторых снаружи оно слишком узнаваемо, поэтому нужно будет дать другой заявочный план.
— А что такое заявочный план? — спросила я.
— Ну, это общий вид дома, который вставляется в фильм, чтобы зритель думал, что действие происходит именно в этом здании, — объяснила Люся, жадно затягиваясь сигаретой.
Вопреки Люсиным ожиданиям, увидев особняк, китайцы радостно закивали, возбужденно что-то обсуждая. Когда они перешли на английский, я поняла, что им очень понравился экзотический вид особняка. Мне тоже всегда нравился этот дом: фасад с круглыми башнями и лепниной в виде ракушек, арочные окна, резная ограда на крыше. Казалось, он перенесен в Москву из неведомых дальних стран, где шумит море, кричат чайки и всегда светит солнце.
У входа нас встретила пожилая служительница и провела внутрь. Китайцы осмотрели несколько комнат и остановились на небольшом зале для заседаний, отделанном темным деревом, с наборным узорным паркетом на полу, тяжелыми бордовыми занавесками на окнах и массивным дубовым столом посередине.
— Вот здесь и будем снимать! — сказал по-английски режиссер. — Это как раз то, что нам нужно!
Люся облегченно вздохнула.
Приехав на студию, китайцы выразили желание поговорить с реквизитором. Мы нашли его в павильоне, где он складывал в коробку какие-то предметы домашней утвари.
— Это — Паша, наш реквизитор, — сказала Люся.
Подойдя, я узнала в нем того самого лохматого парня, который заглядывал в дверь во время совещания.
— Я хотел поговорить с вами по поводу сцены переговоров, — сказал второй режиссер. — Переговоры будут проходить за столом, накрытым красной скатертью. Стол должен быть сервирован. На столе должны стоять легкие закуски и прохладительные напитки.
Я перевела реквизитору то, что сказал Чен
— Ясно. Сделаю, — кивнул Паша.
— Алена, на сегодня ты свободна, — сказала мне Люся. — Завтра я дам тебе постоянный пропуск на киностудию. На этой неделе мы заканчиваем подготовку, а на следующей — начинаем съемки.

Через несколько дней, в понедельник, с ламинированным пропуском на шее и маленьким словарем кинотерминов в сумочке, я приехала в Дом дружбы, где уже шла подготовка к съемке.
То, что я увидела внутри, напоминало мне гигантский муравейник. Вокруг непрерывно сновали какие-то люди, что-то двигали, устанавливали, отвинчивали, привинчивали, подключали и настраивали. Операторы, осветители, звукооператоры, художники, костюмеры, гримеры, — все занимались своим делом, у всех на лицах было выражение отрешенной сосредоточенности, какое бывает только у людей, по-настоящему увлеченных своей профессией.
Войдя в зал заседаний, я обратила внимание на незнакомую мне изящную молодую женщину с азиатским разрезом глаз, одетую в облегающий черный брючный костюм. Она сидела в кресле из красного дерева, чуть склонив голову набок, облокотившись на витую ручку кресла и положив ногу на ногу.
Ее короткие черные волосы, разделенные на пробор посередине, оттеняли ее бледное лицо, как два черных крыла. У нее было узкое овальное лицо, изящный нос, вишневые, четко очерченные губы и матовая, цвета слоновой кости, кожа. Ее черные, миндалевидной формы, глаза, казались загадочно полуприкрытыми из-за чуть припухших век.
«Интересно, кто она?» — подумала я. Женщина с таким лицом не могла быть ни ассистенткой, ни помощницей режиссера. Не могла она также быть ни секретаршей, ни продавщицей, ни учительницей, ни домохозяйкой. Только — актрисой или фотомоделью. Ее лицо притягивало, оно обладало каким-то загадочным магнетизмом. На него хотелось смотреть без конца.
— Кто это? — негромко спросила я Люсю.
— Это актриса из Гонконга, ее зовут Джен, — ответила Люся. — Она и есть та самая Черная пантера.
Сначала я подумала, что Джен совсем не похожа на шпионку, для шпионки у нее было слишком нежное лицо. Она, скорее, напоминала ангела. Но вместе с ангельской чистотой в ее лице была какая-то неуловимая порочность — что-то мимолетное в изгибе ее тонких бровей, в капризном рисунке ее губ. Это сочетание чистоты и порока делало ее лицо необыкновенно завораживающим. Это было лицо падшего ангела. «Да, наверное, именно такой и должна быть настоящая профессиональная шпионка — ангелом с черными крыльями», — подумала я.
Скорее всего, Джен уже давно заметила, что мы с Люсей за ней наблюдаем, но не подавала виду. Лицо ее оставалось непроницаемым. Наверное, она привыкла, что на нее все время смотрят, поэтому, находясь за кадром, научилась сохранять всегда одно и то же спокойно-безразличное выражение лица, ничем не выдавая своих эмоций.
Люся подвела меня к Джен, и я представилась ей.
— Очень приятно, — ответила Джен по-английски, не меняя выражения лица. — Вы теперь будете работать в этой группе постоянно?
Я объяснила, что собираюсь работать в группе, пока не закончатся съемки фильма.
— Это хорошо, — сказала она. — До вас здесь каждый день был новый переводчик, поэтому каждому приходилось заново все объяснять. Это было неудобно.
Джен говорила по-английски совершенно чисто, без акцента, с американским произношением. Это меня удивило. Ведь, насколько я знала, она была китаянкой.
— Вы прекрасно говорите по-английски, — сказала я ей. — Вы учили язык в Гонконге?
— Не совсем. Я родилась в Гонконге. Я начала сниматься в кино, когда училась в школе. Когда мне было тринадцать лет, меня пригласили работать в Голливуд, и мы с родителями переехали в Америку.
Неожиданно ее позвал режиссер, она встала и направилась к нему. Ее движения совсем не напоминали движения пантеры. Скорее, она двигалась, как молодая косуля: грациозно переступая стройными длинными ногами и чуть вытянув вперед изящную головку на длинной шее.
— Алена! Поди сюда! — услышала я резкий голос Люси и подошла к ней.
— Вот, переведи! — сказала она, кивая в сторону Чена, стоявшего рядом с бутафором Пашей.
Я подошла к ним.
— Уберите со стола вино и водку! — сказал китаец, указывая на сервированный стол в комнате переговоров. Я перевела.
— Почему? — удивился Паша.
— Потому что этого не должно быть в кадре! Государственные деятели не могут во время переговоров употреблять алкоголь, — сказал второй режиссер.
— Очень даже могут! Ну, ладно, если хотите, я уберу, — недовольно буркнул Паша.
Я переводила их разговор.
— И еще, — Чен прищурил свои, и без того узкие, глаза. — Я просил красную скатерть! Почему на столе белая?
— Вы же просили поставить на стол закуски. Если стол сервирован, он должен быть накрыт белой скатертью, — объяснил Паша. Я перевела.
— Но я просил красную! — возмущенно воскликнул второй режиссер.
— Красной скатерти у меня нет, — невозмутимо ответил Паша. — К тому же, белая смотрится лучше.
— Не надо мне объяснять, что лучше смотрится! — вспылил Чен. — Если я говорю, что мне нужна красная, значит она должна быть красная!
— Но почему?!
— Да потому, что по сценарию переговоры проходят в Москве между китайской стороной и бывшими советскими государственными деятелями. А советские любят все красное! — раздраженно объяснил второй режиссер. Я продолжала переводить их разговор.
— Что за фигня?! — возмутился Паша. — Чего этот китаец понимает?
— Паша говорит, что он не согласен с вашим утверждением, — перевела я, отредактировав его слова.
— У коммунистов красное знамя, поэтому они предпочитают красную скатерть! — настаивал китаец.
— Ты мне будешь рассказывать?! Ты — мне!? Ты че, охренел?! Я тут всю жизнь живу и лучше тебя знаю, какие скатерти были у коммунистов. Они же не в сельсовете находятся, а в Москве, в зале заседаний!
— Паша говорит, что вы заблуждаетесь. Красные скатерти были популярны в сельской местности, но не в столице, — осторожно перевела я.
— Я не понимаю, неужели вы не можете просто делать то, что вам говорят?! — сказал китаец, раздувая ноздри.
— Да пошли ты его на х..й! Понаехали тут, косоглазые! — воскликнул Паша, прежде чем я успела перевести последнюю фразу Чена.
Я застыла с раскрытым ртом, словно у меня неожиданно пропал голос. Паша отошел в сторону и достал из кармана сигареты.
— Что он сказал? — спросил китаец, удивленно моргая.
— Он сказал, что... что... ээээ... ммм... что он сожалеет о том, что между вами возникло недопонимание, — сказала я, покраснев.
Китаец недоверчиво взглянул на меня и больше не произнес ни слова.

Во вторник я приехала на студию в семь утра. Через полчаса мы выезжали на съемку, которая сегодня должна была проходить на Красной площади.
— Алена, садись в микроавтобус с китайцами! — скомандовала Люся. — Я поеду в другой машине.
Я села на переднее сиденье рядом с водителем Сашей. Мы тронулись первыми. За нами ехали еще несколько машин: лихтваген с осветительными приборами, грузовик с кинокамерами и звукоаппаратурой, несколько машин с актерами и съемочной группой, автобус с массовкой, и черная «Чайка», которая должна была принимать непосредственное участие в съемках.
В машине было душно и жарко. Я сняла белый пиджак и осталась в летней кремовой кофточке на тоненьких лямках. Саша приоткрыл окно, и в машину ворвался свежий утренний ветер. Тонкая лямка стала от ветра поминутно падать с моего левого плеча, я едва успевала ее поправлять.
— Слушай, Ален, ты вся такая секси! — сказал Саша, с нескрываемым интересом поглядывая на мое оголившееся плечо. — У меня от тебя ну, прям, мурашки по коже!
Я в изумлении повернула к нему голову, пытаясь понять: шутит он или говорит правду.
 — И не смотри на меня так, а то я проеду на красный свет! — Саша так резко затормозил на светофоре, что китайцы сзади вскрикнули от неожиданности.
— Саша, следи за дорогой, а то мы сейчас в кого-нибудь врежемся! — строго сказала я.
— Не, ну правда! От тебя аж током бьет! Ты — стодвадцатипроцентная женщина! Не знаю, какого размера у тебя грудь, но это точно — мой любимый размер! — не унимался он, глядя на меня.
— Саша, я тебя прошу, смотри вперед! — взмолилась я, заметив что мы приближаемся к очередному перекрестку.
— Ладно, не переживай, сладкая! Довезу с ветерком!
Саша резко прибавил скорость, я с ужасом вцепилась в ручку дверцы, китайцы испуганно охнули.
Когда мы подъехали к Красной площади со стороны ГУМа и я с облегчением вылезла из микроавтобуса, меня шатало. Люся была уже на месте. Не выпуская сигареты из рук, она подходила то к одной, то к другой машине и командным голосом отдавала какие-то распоряжения. Потом она направилась к Спасским воротам. Китайцы устремились за ней и позвали с собой меня.
Заметив нас, часовой с ружьем, стоявший у ворот, настороженно выступил вперед. Люся подошла к нему и небрежно сказала:
— У нас тут съемки. Сначала будем снимать на Красной площади, потом снимем въезд «Чайки» в Спасские ворота, а после этого будем снимать на территории Кремля.
— Нужно разрешение, — ответил часовой.
— Разрешение у нас есть, — Люся сунула часовому под нос какие-то бумажки. — Вот разрешение правительства Москвы на съемки на Красной площади, а вот разрешение на съемки на территории Кремля.
— Этого недостаточно, — отчеканил часовой.
— Как это, недостаточно? А чего же вам еще надо?
— Нужно еще разрешение на въезд машины в Спасские ворота, — ответил часовой.
— Блин! Но у нас же есть разрешение на съемки на Красной площади и на территории Кремля! — возмущенно воскликнула Люся.
— Нужно еще специальное разрешение на въезд в Спасские ворота, — непоколебимо повторил часовой.
— Но как же мы въедем на территорию Кремля, минуя Спасские ворота?! Мы же не можем снимать на территории Кремля, не въезжая в ворота! Это абсурд какой-то! — кипятилась Люся.
— Это меня не касается. Нужно разрешение, — как робот, твердил часовой.
— Ладно, давайте начнем снимать на площади, а там видно будет, — обратилась Люся к съемочной группе. — Время идет.
— О чем они говорили? — спросил меня по-английски Чен.
Я перевела краткое содержание диалога между Люсей и часовым. Китайцы непонимающе заморгали.
— А в чем проблема? — спросил Чен так, словно не слышал ни слова из того, что я только что сказала.
— Часовой отказывается открыть ворота, потому что у нас на это нет разрешения, — еще раз объяснила я.
— Но у нас же есть разрешение на съемки на Красной площади и на территории Кремля! — сказал Чен. — Я не понимаю, в чем проблема!
— Проблема в том, что мы не сможем снять въезд машины в ворота.
— Но лимузин должен въехать в ворота! — нахмурился Чен. — Это необходимо по сценарию!
Я с трудом подавила улыбку, когда он назвал «Чайку» лимузином. Как-то не ассоциировалась у меня «Чайка» со словом «лимузин».
Я снова объяснила причину конфликта. Китайцы продолжали непонимающе смотреть на меня.
— Для того чтобы снимать на территории Кремля, нужно, чтобы машина сначала туда заехала, — пытался растолковать мне Чен так, словно я была умственно отсталой и неспособной понимать самые элементарные вещи.
— Да, но для этого нам необходимо разрешение на въезд в Спасские ворота, которого у нас нет, — уже в пятый раз сказала я, и мне показалось, что я пытаюсь растолковать им старую шутку Жванецкого, начинающуюся словами: «Есть у нас грузин, студент, по фамилии Горидзе, а зовут его Авас, а доцент тупой...»

Между тем на Красной площади уже вовсю шла подготовка к съемкам. Была оцеплена часть площади, примыкающая к Спасским воротам, осветители тянули кабели, операторы настраивали камеры, актеры массовки вылезли из автобуса и со скучающим видом бродили между собором Василия Блаженного и Лобным местом, мешая всем остальным.
Не прошло и двух часов, как все было готово к съемкам. По замыслу режиссера, на Красной площади два бывших советских партийных деятеля должны были обмениваться секретной информацией, и их разговор с помощью дистанционной звукозаписывающей аппаратуры должна была подслушать шпионка Черная пантера. Эта сцена казалась мне совершенно абсурдной. Почему бывшие советские руководители должны встречаться именно на Красной площади, в самом людном месте Москвы? И каким образом китайская шпионка может записать их диалог на магнитофон среди шумной толпы туристов, оставаясь, к тому же, никем не замеченной? Все это вызывало у меня улыбку, но я понимала, что, раз действие фильма разворачивается в Москве, а фильм будет демонстрироваться в Гонконге, то режиссер приложил максимум усилий для того, чтобы добавить в фильм побольше русской экзотики, чтобы китайцам, кроме своих любимых актеров, было на что посмотреть.
На съемочной площадке неожиданно возникла Джен, очевидно до сих пор сидевшая в машине. На ней был тот же черный костюм, в котором я видела ее в прошлый раз, на лице — все то же бесстрастное выражение. Начали репетировать. Массовка должна была рассеяться по съемочной площадке и двигаться в разных направлениях в хаотичном порядке. Два русских актера, один — седой, другой — лысый, которые играли бывших партийных функционеров, стояли около Лобного места, проговаривая свой диалог. Услышать, что они говорили, было невозможно из-за сильного ветра. Черная пантера нарочито проходила мимо них, выразительно посмотрев в кадр, и пряталась с чемоданчиком, в котором лежал магнитофон, за Лобное место. Начали репетировать.
— Стоп! — закричал режиссер-постановщик.
Я подошла к нему. Фэн сказал мне, что его не устраивает, как двигается массовка. Актеры массовки, действительно, двигались по площади несколько зажато и норовили посмотреть в кадр.
— They have to look nonchalant! — объяснил Фэн, делая при этом безразлично-задумчивое лицо.
— Они должны выглядеть непринужденно! — перевела я.
Провели еще несколько репетиций, но режиссер все еще был недоволен.
— Nonchalant! — повторил он. — And tell them not to look at the camera!
На пятой репетиции Фэн толкнул меня на съемочную площадку и сказал:
— You do it! Please show them what I mean!
Мне ничего не оставалось, как пройтись перед камерой, с небрежно-беззаботным видом туриста разглядывая храм Василия Блаженного так, словно я видела его впервые. Актеры массовки, очевидно, поняли, чего от них ждут, и стали двигаться по съемочной площадке, повторяя мои движения.
— Будем снимать! — наконец, после нескольких репетиций, крикнул Фэн.
На первом дубле у одного из актеров унесло ветром шляпу, которая была у него на голове, на втором — Джен попала каблуком в щель между камнями, которыми была выложена Красная площадь, на третьем — перед камерой пролетела птица, на четвертом — какой-то прохожий, не обратив внимания на заграждения, подошел к Лобному месту и уставился прямо в камеру, на пятом — погас один из осветительных приборов, на шестом я уже не помню, что произошло. Через два часа пятиминутный эпизод, наконец, был снят.
— А теперь снимаем въезд в Спасские ворота! — скомандовал режиссер, и на Красную площадь въехала черная «Чайка».
— Значит так, — деловито сказала Люся китайцам. — Возможности отрепетировать у нас нет. Будем сразу снимать! «Чайка» подъедет к воротам и остановится. Будем снимать, пока часовой не поднимет ружье.
Я перевела. Китайцы с ужасом посмотрели на меня, потом на Люсю, потом опять на меня.
— Но часовой должен открыть ворота! — возмущенно произнес Чен.
— Коля, — обратилась Люся к водителю «Чайки», не обращая внимания на возражение Чена. — подъезжай как можно ближе к воротам, а у самых ворот резко тормози!
— Понял, — кивнул Коля.
— Приготовились к съемке! — гаркнула Люся.
— Camera! Action! — крикнул Чен, напрягшись лицом.
— Камера, мотор! — как эхо, повторила я.
«Чайка» направилась к Спасским воротам. Часовой выступил вперед. «Чайка» приближалась все ближе к воротам. Часовой вскинул ружье.
— Стоп! — заорал режиссер.
Жутко взвизгнули тормоза.
— Ближе, чем на расстояние в десять метров не приближаться! — закричал часовой. — Я буду стрелять! По уставу имею право!
— Хорошо, хорошо, — заверила его Люся. — Машина только подъедет к воротам и остановится. Пожалуйста, не выходите вперед и не поднимайте ружье, вы нам всю картину портите!
— Я сказал: не приближаться! — крикнул ей в лицо несговорчивый часовой.
Отсняли еще два дубля. Каждый раз, когда машина приближалась к воротам, часовой, как заведенный, принимал оборонительную позицию и вскидывал ружье.
Китайцы психовали, кудахтая, как куры. Люся курила одну сигарету за другой и громко ругалась матом.
— Коля, подъезжай поближе к воротам! У часового ружье все равно не заряжено! — сказала Люся водителю «Чайки».
— Ты что, хочешь, чтобы я проверил, заряжено оно или нет? — усмехнулся в ответ Коля.
На четвертом дубле часовой вызвал охрану Кремля. Почти в ту же минуту к Спасским воротам подъехала машина, из которой выскочили пять человек в военной форме с дубинками и рациями. Люди в военной форме объяснили нам, что если мы сейчас же не покинем Красную площадь, то у нас будут большие неприятности и никакие бумажки от правительства Москвы нам не помогут.
Нам не оставалось ничего другого, как закончить съемку, погрузить оборудование в машины и убраться оттуда подобру-поздорову.
По пути обратно, на киностудию, Люся сидела в микроавтобусе на переднем сиденье, рядом с Сашей, а я — сзади нее.
— Люсь, ты прям вся такая секси! — сказал Саша, глядя на нее. — От тебя аж током бьет! Ты — стодвадцатипроцентная женщина! А какого размера у тебя грудь?
— Саш, отстань! Тебе не светит, — флегматично ответила Люся. — Ты лучше на дорогу смотри!

На следующий день Люся подошла ко мне перед съемками и сказала:
— Алена, мне нужно с тобой поговорить.
— Да? О чем?
— Китайцы тобой недовольны.
— Недовольны? Почему? — удивилась я.
— Говорят, что ты плохой переводчик. Некачественно переводишь.
— Это почему же они так решили?
— Они сказали, что они тебя не понимают. Нет, с дикцией у тебя все в порядке. Просто ты так переводишь, что они не улавливают смысл сказанного. Так они мне объяснили через другого переводчика, — нахмурилась Люся.
— Но я не виновата. Я просто перевожу то, что мне говорят. Вот и все.
— Может ты плохо понимаешь по-английски?
— Нет, у меня нет проблем с английским, — ответила я, задетая тем, что Люся усомнилась в моей профпригодности. — Я все прекрасно понимаю. Мне кажется, это китайцам трудно понять, что у нас тут происходит.
— Алена, постарайся переводить более внимательно, — сказала Люся. — Из-за твоих неточностей в переводе у нас могут возникнуть проблемы.
В этот день съемки проходили на окраине Москвы, под железнодорожным мостом, по которому уже давно не ходили поезда. Вокруг был пустырь, на пустыре стояли жилые дома. Это место было выбрано Люсей потому, что под мостом был небольшой тоннель. А по сценарию шпионка Черная пантера должна была открыть канализационный люк, залезть в него и оказаться в тоннеле. Что она делала в этом люке — для меня осталось загадкой, потому что эту часть сценария Люся мне так и не рассказала. Проводить съемки в настоящем канализационном люке было невозможно. Во-первых, там было слишком тесно, чтобы разместить камеры, а во-вторых, съемочной группе пришлось бы находиться по щиколотку в воде.
С самого утра что-то не заладилось. Постоянно гасли осветительные приборы, очевидно что-то случилось с электрогенератором в лихтвагене. Осветители возились с аппаратурой, отсоединяли и присоединяли какие-то провода. Прошло несколько часов, а съемку до сих пор не начали. Со студии привезли обед: котлеты с гречневой кашей и компот. Китайцы недоверчиво разглядывали гречневую кашу и нюхали котлеты. Джен ничего не ела, только пила компот.
— Ишь, щепетильные какие! — заметила Люся. — Небось, в своем Гонконге и жуков и лягушек едят, а тут — принюхиваются!
Казалось, это ожидание будет тянуться вечно. Я стояла в стороне, разговаривая с помощником оператора, когда меня неожиданно окликнула Люся.
— Ален, разберись, пожалуйста. Она, по-моему, что-то хочет, — сказала Люся, подведя меня к Джен.
— Where is the bathroom? — спросила Джен.
— Где туалет? — перевела я.
— А здесь нет туалета, — ответила Люся.
Я перевела ее слова. Джен удивленно посмотрела на меня.
— But I need to go to the bathroom, — сказала она.
— Ей нужно в туалет, — перевела я Люсе.
— Ну вон, пускай сходит на травку, — ответила Люся, указывая на окружавший нас пустырь.
Я объяснила Джен Люсино предложение. Джен отрицательно замотала головой.
— I really need to go to the bathroom, — снова обратилась ко мне Джен, очевидно, решив, что от Люси она ничего не добъется. — Ple-e-e-e-ease!
Я огляделась. Вокруг не было ни деревца, ни более-менее приличных кустов, за которыми можно было бы незаметно присесть.
— Come with me, — сказала я ей и повела ее за собой по направлению к жилым домам, надеясь найти там туалет.
В этот момент я подумала о том, что у киногероев, даже в самых трудных обстоятельствах, никогда не возникает проблем с туалетом. Очевидно, у них просто иная физиология. Шпионка Черная пантера, которую играла Джен, казалось, не испытывала никаких физиологических потребностей, а также каким-то непостижимо чудесным образом не тонула в воде и не горела в огне.
Мы побродили около жилых домов, но туалета нигде не было.
— There is no bathroom around here, — сказала я ей после двадцатиминутного поиска.
— Ple-e-e-e-ease! — жалобно, как котенок, снова протянула Джен.
Она умоляюще смотрела на меня, в ее черных глазах застыло страдание, и я почувствовала, что если сейчас же не найду для нее туалет, то эти потухшие глаза падшего ангела будут мне сниться по ночам и преследовать меня всю мою оставшуюся жизнь (О, Господи! Чур меня, чур!).
Неожиданно, увидев проходившую мимо женщину с сумками, я кинулась к ней:
— Скажите, пожалуйста, где здесь туалет?
Женщина посмотрела на меня так, словно я только что прямо перед ней свалилась с неба.
— Туалет? Нет здесь никакого туалета, — удивленно ответила она и, немного помолчав, добавила: — А вы спросите в ЖЭКе, он вон в том подъезде находится.
— Большое спасибо!
Мы с Джен вошли в подъезд, на который указала женщина с сумками, и открыли дверь на первом этаже, на которой висела табличка «Жилищно-эксплуатационная контора». За столом, прямо перед входом, сидела женщина и что-то писала. Когда мы вошли, она подняла голову и вопросительно взглянула на нас.
— Простите, не могли бы мы воспользоваться вашим туалетом? — спросила я.
— Нет, — отрезала она и снова стала что-то писать.
— Понимаете, нам срочно нужен туалет! Вот, — указала я на сиротливо стоявшую рядом, словно провинившаяся школьница, маленькую и хрупкую Джен, — это голливудская кинозвезда! Она приехала в Россию сниматься в кино, и ей неожиданно понадобился туалет. Не могли бы вы нам помочь?
Сотрудница ЖЭКа недоверчиво усмехнулась и презрительно оглядела Джен с головы до ног. Но, очевидно, присмотревшись к Джен повнимательнее, она заметила в ее фарфоровом, нездешней красоты, лице нечто такое, что заставило ее поверить, что перед нею действительно зарубежная киноактриса, потому что она, неожиданно смягчившись, сказала:
— Интересно. И в каком же фильме она тут снимается?
— «Черная пантера», — ответила я.
Сотрудница ЖЭКа вздохнула.
— Да не работает у нас туалет! — сказала она. — Вот уже два дня, как не работает. Засорился.
— А вы сами как же обходитесь? — спросила я.
— А мы на автобусе в овощной магазин ездим. У них туалет есть, но вас они все равно не пустят. Они только своих пускают. Ну, а если совсем уж невтерпеж, то у нас ведро с водой есть. Могу дать. Сходите в ведро, а потом выльете в канаву там, за домом.
Я перевела Джен наш диалог. Она молча посмотрела на меня взглядом раненой косули, в котором смешались мольба и укор, и по выражению ее лица я поняла, насколько беспомощной и униженной она себя чувствовала в этой ситуации, но, поскольку выбора у нее не было, она пошла за сотрудницей ЖЭКа куда-то вглубь коридора, взяла из ее рук ведро и вошла в туалет, на двери которого была приклеена записка «Туалет не работает».
Когда, спустя час после того, как мы с Джен отправились на поиски туалета, мы снова появились на съемочной площадке, ко мне подлетела Люся и раздраженно сказала:
— Ну, куда вы пропали?! Как сквозь землю провалились! Я уж думала, случилось что. Все вас ждут, пора начинать съемку!
— Да мы туалет искали, — ответила я.
— Ну и как? Нашли?
— Нет, не нашли, — ответила я. — Но проблему решили.
Я взглянула на Джен. Ее ангелоподобное, с примесью греха, лицо снова обрело прежнюю безмятежность и непроницаемость, словно она и в самом деле была вымышленным персонажем фильма, шпионкой Черной пантерой, лишенной, по законам жанра, каких бы то ни было физиологических потребностей.
Больше в тот день ни у кого не возникало проблем с туалетом. Звукооператоры неожиданно обнаружили за тоннелем, в пяти минутах ходьбы от съемочной площадки, невысокие кусты, которые вся съемочная группа и использовала в качестве туалета оставшуюся часть дня.

Когда мы вернулись на студию, ко мне подошел Чен и сказал, что он хочет поговорить с пиротехником по поводу завтрашних съемок.
Я перевела Люсе его слова.
— Хорошо, — ответила Люся. — Сейчас я его найду.
Через несколько минут Люся подвела к нам невысокого мужчину лет сорока, в пыльной одежде, заросшего щетиной, с прозрачно-голубыми детскими глазами и красным лицом. У него был вид беспробудно пьющего человека.
— Это Вася, наш пиротехник, — сказала Люся.
— Здра-а-асьте! — Вася подошел ближе, и от него так сильно пахнуло перегаром, что китаец отступил на шаг назад.
— Какие будут ра... ра... распоряжения? — заикаясь, бодро осведомился Вася.
Я перевела.
— Завтра мы будем снимать сцену покушения на Ельцина, — сказал Чен по-английски. — В этой сцене в Ельцина будут стрелять, а телохранитель должен его заслонить. Телохранителю под одежду надо поставить ИПП.
Я перевела Васе слова второго режиссера.
— По-ял. Буить сделано, — преувеличенно кивнул Вася.
К тому моменту я уже знала, что ИПП — это имитатор попадания пули, специальное приспособление, создающее эффект попадания пули в тело человека. Оно представляет собой маленькую бомбочку с защитным щитком, к которой прикреплен презерватив с имитатором крови. Провод от этой бомбочки идет к аккумулятору. ИПП прикрепляют под одежду актера, защитным щитком ближе к телу, чтобы не поранить кожу, а потом во время съемки пиротехник по команде нажимает рычаг, и все это взрывается и брызгает кровью.
— И надо побольше крови, чтобы она хорошо была видна на одежде, — добавил Чен.
— Крови буить мно-о-гааа! — заулыбался Вася. — Не сумневайси! Усе буить в ажуре!
— Вася говорит, что крови будет достаточно, и все будет в порядке, — литературно перевела я.
В четверг утром мы расселись по машинам и поехали в военную академию, где должны были проходить съемки сцены покушения. Мы с Люсей, по своему обыкновению, ехали вместе с китайцами. С нами в микроавтобусе оказалась еще гримерша Валя, которая села рядом с водителем Сашей на переднее сиденье. Валя была весьма пышной женщиной лет тридцати. Благодаря частой смене цвета волос и макияжа, она регулярно преображалась до неузнаваемости. Сегодня волосы ее были ярко-сиреневого цвета, на глазах — синие тени.
— Валь, ты прям сегодня так здорово выглядишь! — начал Саша, глядя в ее сторону.
— Спасибо, — кокетливо улыбнулась она.
— И вообще, ты вся такая обалденная, я это давно заметил! — продолжал Саша. — Ты — стодвадцатипроцентная женщина! Не знаю, какого размера у тебя грудь, но это точно — мой любимый размер!
— Ой, да ладно, тебе, Саш! — смутилась Валя.
— Саш, ты опять в своем репертуаре? — вклинилась в их диалог Люся. — Ты уж, пожалуйста, как-нибудь определись, кого ты хочешь. А то ты всем по очереди лапшу на уши вешаешь, а у самого, между прочим, дома — жена.
— Ой, девчонки! — весело воскликнул Саша, посмотрев через плечо на нас с Люсей, сидевших сзади. — Да вы мне все нравитесь!
Неожиданно я сильно ударилась носом о спинку переднего сиденья и ощутила на губах что-то липкое. Я не сразу осознала, что произошло. Почувствовав во рту металлический вкус крови, которая от сильного удара пошла у меня из носа, и, увидев перед собой перекресток с красным светофором, я, наконец, поняла, что случилось. Саша проехал на красный свет и затормозил на перекрестке в последний момент, чудом не врезавшись в «Жигули», пронесшиеся прямо перед его носом.
— Или ты будешь следить за дорогой, или я найду на твое место другого водителя! — в бешенстве заорала на него Люся.
— Пристегиваться надо! — буркнул Саша.
Валя, которая сидела на переднем сиденье, к счастью, была пристегнута. Именно это и спасло ее от удара лицом о лобовое стекло. Я оглянулась и посмотрела на китайцев. Они оказались умнее меня: хорошо знакомые со стилем вождения Саши, они, все до одного, были пристегнуты.
Люся дала мне платок, я приложила его к носу и сидела так, пока мы не приехали в военную академию, где уже шла подготовка к съемкам.
Александр Федорович, который играл Ельцина, бодрый и румяный, стоял на ступеньках академии, покрытых красной ковровой дорожкой. В этот момент никто не смог бы отличить его от настоящего президента России, так поразительно они были похожи. Звукооператор прилаживал ему на лацкан пиджака микрофон.
Чен подошел к пиротехнику Васе и поманил меня жестом, чтобы я перевела их разговор.
— Сколько вы поставили имитаторов попадания пули на телохранителя Ельцина? — спросил Чен.
— Три, — ответил Вася.
— Маловато, — сказал Чен. — Надо добавить еще парочку. Пускай всего будет пять.
Я перевела.
— Ладно, добавим, — широко улыбнулся Вася, и по его лицу я поняла, что он сегодня грамм сто уже принял.
Актеры начали репетировать. По сценарию сцена покушения должна была проходить так. Ельцин стоит перед строем выпускников академии и произносит короткую напутственную речь. После этого он начинает вручение наград выпускникам, и в этот самый момент раздаются выстрелы. Кто-то в толпе кричит: «Прикройте президента!» (так, словно телохранители не в курсе, что они должны делать), телохранитель бросается к Ельцину и заслоняет его своим телом. Раненный в нескольких местах, истекая кровью, телохранитель падает на ступеньки академии. Люди в военной форме окружают Ельцина и, живого и невредимого, отводят в безопасное место.
Наконец, все было готово к съемке. Пиротехник поправлял провод, который шел от пиджака телохранителя к аккумулятору. После нескольких репетиций начали снимать.
Ельцин произнес вступительную речь и начал раздавать награды, в этот момент в него выстрелили, раздался крик: «Прикройте президента!», телохранитель кинулся к Ельцину и заслонил его от вражеских пуль, Чен махнул пиротехнику рукой, Вася нажал рычаг и... телохранитель без единого пятна крови на пиджаке упал на ступеньки.
— Стоп! — закричал режиссер. — Я же сказал, поставить пять ИПП! Где они? Почему я не вижу крови?
Я перевела.
— Виноват, — промямлил в ответ Вася. — Видать, старые были эти ИПП, они у меня на складе долго пролежали. Не сработали. Ну, я сейчас другие поставлю, они лучше.
Вася попросил актера, который играл телохранителя, снять пиджак, снова прикрепил к его рубашке имитаторы попадания пули и протянул провод к аккумулятору.
— Camera! Action! — крикнул режиссер.
Ельцин закончил свою вступительную речь и стал раздавать награды. Раздались выстрелы, из толпы крикнули «Прикройте президента!», телохранитель заслонил президента своим телом, Вася нажал рычаг и... телохранитель с маленьким пятнышком крови на рукаве упал на ступеньки.
— Стоп! — закричал режиссер, гневно сверкая глазами. — Я же просил поставить пять ИПП! Почему я вижу только один?!
— Ой, не получилось, — пробурчал Вася. — Опять что-то не сработало. Извиняйте...
Я перевела их разговор.
Пиротехник снова поставил на актера ИПП, начали снимать следующий дубль.
Ельцин раздает награды, раздается выстрел, телохранитель бросается к Ельцину и... громко ругаясь матом, в незапятнанном пиджаке, падает на ступеньки.
— Стоп! — заорал Фэн. — Что? Что опять такое?! Почему на сработали ИПП?!
— Да они сработали! — морщась от боли, простонал актер, который играл телохранителя. — Только не в ту сторону!
Я перевела.
— То есть, как это не в ту сторону?! — не понял режиссер.
Актер снял пиджак и показал окровавленную и разорванную рубашку и свою поцарапанную грудь. Всем стало ясно, что Вася поставил ИПП наоборот — защитным щитком наружу, бомбочкой внутрь — и они, взорвавшись, разорвали рубашку актера и поцарапали ему кожу на груди.
— Виноват, — пробормотал Вася. — Ща усе буить в ажуре! Я ща, погодите!
Окровавленные царапины на груди актера залепили пластырем, надели на него новую рубашку, Вася снова поставил на актера ИПП, начали снимать. После восьмого дубля режиссер, наконец, устало сказал: «Снято!».
Люся подошла ко мне после съемки.
— Послушай, Алена, я тебе, кажется, говорила, чтобы ты переводила точнее! — сказала она.
— Но я все перевожу точно! — честно ответила я.
— А вот я так не считаю! Если бы ты точно переводила, у нас не возникало бы столько проблем. Мы из-за тебя сегодня кучу лишней пленки потратили. Если бы ты серьезнее относилась к своей работе, такого не случилось бы!
— Люся, но я не виновата. Это пиротехник...
Но она, не дослушав меня, отошла, всем свои видом демонстрируя свое презрение.

Было двенадцать часов дня, когда в комнату съемочной группы «Черная пантера» заглянула моя старшая сестра.
— Аленка, пойдем в буфет, перекусим! — сказала Диана. — Ты сейчас свободна?
В этот момент я действительно была совершенно свободна: китайцы поехали обедать в ресторан, поэтому переводить мне было нечего.
— Да, свободна! Пойдем! — обрадовалась я.
Сестра уверенно провела меня по лабиринтам коридоров, как обычно, поминутно кивая тем, кто шел нам навстречу, и вскоре мы оказались в студийном буфете.
Диана заказала овощной салат, кусочек курицы и сок (она всегда следила за своей фигурой), а я — пирожки с мясом, салат «Оливье» и Фанту.
— Ну, как тебе работается? — спросила она, когда мы сели за столик.
— Сама работа мне нравится, но работается мне не очень хорошо, — ответила я.
— Почему? — удивилась она.
— Люся мной недовольна.
Диана озабоченно посмотрела на меня, и я рассказала ей обо всем, что произошло со мной за последние две недели: о съемках в Доме дружбы и на Красной площади, о моих поисках туалета для Джен, о сцене покушения на Ельцина и даже о водителе Саше.
— Я же все перевожу правильно! Почему же они мной недовольны? — рассуждала вслух я. — То ли я чего-то не понимаю, то ли я действительно никудышный переводчик!
— В том, что ты хороший переводчик, я имела возможность неоднократно убедиться сама, когда ты переводила для делегации иностранных студентов у нас в институте. Дело не в этом, — Диана задумалась, ковыряя вилкой в салате.
— А в чем?
— Понимаешь, у каждого своя шкала ценностей, своя система координат. То, что одним кажется нормальным, для других — неприемлемо. Все зависит от того, где находится твоя точка отсчета. У нас с тобой, например, одна система, а другие живут в системе координат со смещенным центром. То, что для нас важно, для них — просто тьфу, ерунда, какая-то. Поэтому и пьяный пиротехник, и реквизитор, который ругается матом, и отсутствие туалетных кабин на съемках, и водитель, который не чувствует никакой ответственности за безопасность пассажиров, им кажутся нормой. А китайцам просто трудно это понять, у них другая точка отсчета. В такой ситуации удобнее всего винить лицо нейтральное — переводчика, поэтому все шишки валятся на тебя.
— Мда... Нашли козла отпущения, — вздохнула я.
— Что меня огорчает, — добавила сестра, — так это то, что большинство людей слепо верит в то, что именно их система координат — единственно верная.
Она отпила из стакана сок и, нахмурившись, посмотрела на соседний столик.
За соседним столиком сидела веселая компания — четверо мужчин, в одном из которых я узнала известного актера, обычно игравшего в кино героев-любовников, того самого, которого мы с сестрой две недели назад встретили в коридоре киностудии. Михаил Бенгальский, одетый в костюм мушкетера, сидел лицом к нам и что-то громко рассказывал своим собеседникам, которые бурно реагировали на его рассказ раскатистым смехом. Бенгальский явно играл на публику: он говорил так громко, что его голос заполнял все пространство буфета, мешая нам разговаривать. Сестра несколько раз неодобрительно взглянула в его сторону. Ее явно раздражало его бесцеремонное поведение. Она вообще всегда терпеть не могла любую показуху и наигрыш.
— Вот тебе наглядный пример, — сказала Диана. — Видишь того актера, который сидит за соседним столиком? Ему, очевидно, его поведение кажется нормальным. А меня оно просто бесит! У нас с ним определенно разная система координат.
Неожиданно Михаил Бенгальский, вероятно заметив ее взгляд, встал, подошел к нашему столику и, упершись в него руками, наклонился над моей сестрой, которая продолжала невозмутимо есть овощной салат.
— Надеюсь, вы меня узнали? — сказал он ей, довольно ухмыляясь и, очевидно, ожидая, что Диана будет польщена его вниманием.
Я впервые видела Бенгальского так близко и с волнением разглядывала его тигриные глаза и пушистые усы.
— А разве мы с вами знакомы? Я что-то не припомню, — спокойно сказала сестра, подняв голову.
— То есть... Вы хотите сказать, что вы меня не знаете?! — опешил он.
— Да, я вас не знаю, — ответила Диана, окатив его ледяным взглядом, и снова принялась за свой салат.
Бенгальский отошел, и я услышала, как он ошарашенно говорит своим притихшим собеседникам:
— Вы слышали? Она меня не знает! Вот так, господа, мордой об паркет! Мордой об паркет!
Я с изумлением смотрела на сестру.
— Диан, ты чего?! Ты же его прекрасно знаешь! Это же сам Михаил Бенгальский! — зашептала я.
— Знаю. Просто не люблю хамства, — сказала она, аккуратно доедая свой салат.

— На следующей неделе съемки будут проходить на Литейно-механическом заводе, — сказала мне Люся в пятницу. — Мы три дня там будем снимать. Съемки будут сложные, с каскадерами, трюками, постановочными драками и пиротехническими эффектами. Поэтому, Алена, ты уж, пожалуйста, постарайся переводить как можно точнее, ничего не упуская!
— Ну, конечно, я постараюсь. А что происходит на заводе по сценарию? — спросила я.
— Там прячется преступник, снайпер, который должен стрелять в Ельцина из окна завода, когда Ельцин стоит на ступеньках военной академии перед строем выпускников. По сценарию здание военной академии находится как раз напротив завода. А шпионка Черная пантера, узнав об этом покушении, проникнет на завод вместе со своими помощниками, чтобы обезвредить преступников.
Чен попросил меня найти пиротехника. Когда я разыскала Васю и подвела его к Чену, второй режиссер сказал:
— Вася, в понедельник мы будем снимать сцену на заводе. По сюжету шпионка Черная пантера через крышу проникает на склад, а оттуда пробирается в цех завода. На складе должен быть полумрак и легкая таинственная дымка.
— Зна-а-аю! — кивнул Вася. — Я уже подготовил дымовые шашки.
— Отлично, — недоверчиво глядя на него, сказал Чен. — Дым должен окружать шпионку в тот момент, когда она, пробравшись через крышу и прыгнув внутрь, окажется на складе.
— Буить сделано! Усе буим в дыму! Не сумневайся! Это я те обещаю! — заверил его Вася, улыбаясь счастливой пьяной улыбкой.
Я перевела.
— Нет, нет! — возразил второй режиссер. — Много дыма не надо! Я же сказал: легкая таинственная дымка.
Я перевела его слова Васе.
— Усе по-ял. Заметано! — ответствовал Вася.

Первое, что я увидела, приехав в понедельник на литейно-механический завод — это несколько высоких, крепких парней в шароварах и майках без рукавов, с огромными плечами и мощными бицепсами. Их мускулы так сильно выдавались под кожей, что сначала мне показалось, будто все они одеты в какие-то надувные костюмы и, только подойдя поближе, я увидела их накачанные полуголые торсы. В руках у них были гигантские молоты и клещи. Один из них особенно выделялся. Он был выше и крупнее других. Его поза показалась мне немного странной: он держал руки опущенными вниз, но при этом немного отставив их в стороны, на некотором расстоянии от туловища. Приглядевшись, я поняла, что он просто не может опустить руки ровно, вдоль тела: ему мешают его бицепсы.
— А что это за качки? — поинтересовалась я, подойдя к Люсе.
— А, эти? А они будут играть рабочих на заводе, — объяснила мне она.
Я невольно улыбнулась, подумав о том, что после просмотра фильма «Черная пантера» у зрителей в Гонконге наверняка сложится впечатление, что все работяги в России — крутые супермены, вроде Шварценеггера.
В стороне стояли трое молодых людей, которых я тоже сегодня видела впервые. Худые, подтянутые, в футболках и спортивных штанах, они держались на съемочной площадке особняком, тихо переговариваясь между собой, как люди, давно знакомые друг с другом и понимающие друг друга с полуслова.
Мы с Люсей и Ченом подошли к ним.
— Это наши каскадеры, — сказала Люся. — Володя, Гена и Дима. Они будут участвовать в сцене драки.
Ребята поздоровались с нами.
— Кто дублирует снайпера? — спросил Чен.
— Я, — ответил Володя.
— Володя — бригадир каскадеров и постановщик некоторых трюков, — пояснила Люся.
— В сцене драки вы бежите по верху перегородки, за вами гонятся два человека, — начал объяснять Чен, обращаясь непосредственно к Володе. — Потом вы прыгаете вниз, на площадку, где будет происходить драка. Ваши преследователи прыгают за вами. Важно, чтобы драка происходила около печей. И потом, когда вы падаете, нужно, чтобы вы откатились поближе к печам.
Я перевела.
— Хорошо, постараемся, — ответил Володя.
Я с интересом смотрела на него. Володя был невысокий парень лет двадцати пяти, коренастый и широкий в плечах. Роста мы с ним были почти одинакового, поэтому, разговаривая с ним, мне не нужно было задирать голову, а можно было смотреть прямо перед собой: глаза в глаза. У Володи было какое-то удивительно-заурядное и невыразительное лицо. Такие лица обычно не запоминаются: увидел и забыл. Оно было настолько тривиальным, что я сейчас даже не смогла бы его описать, а еще через несколько лет уже, наверное, не смогу вспомнить. Поэтому он был не актером, а каскадером. Единственное, что я запомнила, — это то, что у него были серые глаза, русые волосы и звали его Володя.
В этот момент меня позвали на склад, где все уже было готово к съемке. Не хватало только пиротехника Васи, который должен был напустить в помещение дыму.
— Где Вася? Вы Васю не видели? — спрашивала Люся всех, кто находился на съемочной площадке.
Но куда пропал пиротехник, никто не знал.
— Он же вместе с массовкой на автобусе приехал, — сказала молодая женщина, бригадир массовки.
— Да, да, я его видел, он на заднем сиденье спал, — сказал один из актеров массовки.
— А где автобус? — спросила Люся.
— Автобус уехал обратно на студию, — ответила бригадир.
— Все ясно! Значит, пока он спал, автобус увез его обратно на студию! — констатировала Люся.
Она позвонила на киностудию и попросила кого-то, чтобы Васю немедленно нашли и привезли обратно.
— Блин! У нас простой! Он нам съемку срывает! — остервенело кричала она в трубку.
Через час беспечно спящего и ни о чем не подозревающего Васю, наконец, привезли обратно. С заспанным, опухшим лицом и красными глазами, он выбрался из автобуса, захватив с собой сумку со своим пиротехническим инвентарем. Он долго возился с дымовыми шашками и, наконец, сообщил, что все готово к съемке.
— O’кей, — кивнул режиссер и дал команду съемочной группе приготовиться.
Оператор встал за камеру. Джен вошла в кадр и встала на нарисованную крестиком на полу отметку. Вася зажег дымовые шашки, раздалось какое-то шипение, что-то хлопнуло и... все вокруг погрузилось в густой едкий туман. Удушливо запахло тухлыми яйцами.
— Я ничего не вижу!!! — закричал оператор, стоящий за камерой.
Дым, выпущенный дымовыми шашками в количестве, как минимум, втрое превышающем необходимое, произвел эффект слезоточивого газа. Вся съемочная группа, надрывно кашляя, выбежала из помещения.
— Я же сказал, легкая таинственная дымка! — прошипел Чен, хватаясь за горло.
— Ну, извиняйте, я немного перестарался! — оправдывался Вася. — Многовато шашек зажег.
Пришлось проветривать помещение и ждать еще полчаса, пока дым рассеется.
Когда сцена в «легкой таинственной дымке» была, наконец, отснята, мы перешли в рабочий цех, чтобы приступить к съемке сцены драки.
В цеху была страшная жара и духота из-за горящих печей, пахло чем-то паленым. У всех членов съемочной группы на лице выступили крупные капли пота.
Володя был дублером актера, который играл снайпера, стрелявшего в Ельцина из окна завода. Двое других каскадеров, Дима и Гена, изображали помощников шпионки Черной пантеры, которые пытались его обезвредить.
Каскадеры репетировали сцену драки. У них что-то не получалось. По замыслу режиссера Володя должен был пробежать по верху перегородки, спрыгнуть вниз и во время драки откатиться как можно ближе к печам. Но находиться слишком близко от печей было опасно из-за жара, шедшего от них, и возможности получить ожог.
Володя пробежал по верху бетонной перегородки, за ним — Гена и Дима, потом все трое по очереди спрыгнули на чугунные плиты, которыми был покрыт пол завода, завязалась драка. Володя упал и откатился к печам.
— Стоп! — закричал режиссер-постановщик. — Это слишком далеко! Печи не попадают в кадр. Нужно ближе! Давайте еще раз!
Я перевела.
— Хорошо, попробуем ближе, — сказал Володя, вытирая со лба пот.
Каскадеры проделали все еще раз, с начала до конца. Режиссер заглядывал в камеру, вздыхал, качал головой. Было очевидно, что он недоволен.
После пятой репетиции объявили перерыв. Вся съемочная группа вышла на улицу покурить. Володя стоял рядом со мной. С него градом катился пот, он тяжело дышал.
— Ну, как ты? — спросила я.
— Ничего, в порядке, — кивнул он.
— Наверное, это очень страшно — выполнять такие опасные трюки, — сказала я, с восхищением глядя на него.
— Знаешь, раньше я ничего не боялся. У меня почти не было страха, как будто у меня отсутствовал инстинкт самосохранения, — ответил он. — А около года назад, когда у меня родился сын, что-то вдруг изменилось. Обострилось чувство страха. Я стал осторожничать.
— Думаю, это к лучшему. Дольше проживешь.
— Вот и жена мне то же самое говорит, — простодушно улыбнулся он.
Нас позвали обратно на съемочную площадку. Снова начались изматывающие репетиции. На последних двух Володе, наконец, удалось откатиться на достаточно безопасное, но близкое от печей, расстояние. Режиссер утвердительно кивнул головой.
— Перерыв десять минут! — крикнул кто-то на съемочной площадке.
Я осталась сидеть в цеху, на узкой лавочке. Володя подошел ко мне и, ни слова не говоря, лег на лавочку и положил мне голову на колени. Я замерла, не зная, как на это реагировать. Этот бесстрашный супергерой, этот мачо со стальными нервами и накачанными мышцами, как маленький ребенок, положил мне голову на колени. «Очевидно он не знал отказа у женщин, — подумала я, — поэтому и положил голову на мои колени так, как будто они ему принадлежат». Я сидела и не знала, куда девать руки. Сидеть с опущенными руками было как-то глупо, а положить руку ему на грудь — неудобно. Только теперь, когда он оказался так близко, я увидела его набухшие вены на лбу, кровь на нижней губе и нервно вздрагивающий кадык. Я испуганно заглянула ему в лицо.
— Все нормально, — сказал он, очевидно заметив мой настороженный взгляд. — Положи мне руку вот сюда.
— Куда? — не поняла я.
— Вот сюда.
Он взял мою руку и положил ее себе на лоб. Его лоб был горячим и влажным. Володя вздохнул и закрыл глаза. Несколько минут он лежал, не двигаясь. Мы застыли, как две фигуры на постаменте. Я боялась пошевелить рукой, а он и не думал отпускать мою руку. Мы выглядели странно, но никто не обращал на нас никакого внимания. На съемочной площадке происходит много такого, чего не увидишь в обычной жизни. Киношники к этому привыкли. На съемочной площадке люди смеются и плачут, кричат и убивают друг друга, раздеваются и ложатся в постель. А вокруг них рабочие протягивают кабели, операторы хладнокровно смотрят в камеры, осветители с невозмутимыми лицами поправляют свет, а режиссер, состроив кислую физиономию, кричит: «Не верю!».
Я смотрела на Володино лицо, пытаясь угадать: спит он или нет. Неожиданно его снова позвали на площадку. Он не спал. Он быстро вскочил и, забыв обо мне, пошел в кадр. Казалось, в этот момент мир за рамками съемочной площадки для него не существовал.
Подошла гримерша Валя, села рядом со мной и улыбнулась мне какой-то многозначительно-понимающей улыбкой. Я почувствовала себя неловко, и мне захотелось объяснить ей наше с Володей нелепое поведение.
— Странный он какой-то, — сказала я ей, когда Володя отошел. — Попросил меня положить ему руку на лоб.
— Да нет, он не странный, — ответила она. — Просто у него голова очень болит.
— Да? Откуда ты знаешь?
— А он у меня таблетку от головной боли попросил. А у меня не было. Я аптечку на студии забыла, — объяснила она.
У меня тоже не было таблетки от головной боли и, вероятно, положить руку ему на голову — было единственным, что я могла сделать, чтобы как-то облегчить его боль.
В этот момент мне безумно, до чертиков, захотелось влюбиться в него. Захотелось всегда быть рядом с ним, ездить вместе с ним на съемки, смотреть, как он выполняет головокружительные трюки и, со слезами на глазах, нервно кусая ногти, не дыша, следить, как он выпрыгивает из окна горящего дома, бежит по парапету или прыгает с моста в воду, а потом, измученный, но живой, выбирается на берег и, шатаясь, идет ко мне, чтобы, выйдя из кадра, упасть в мои объятья. Именно этого мне страшно захотелось, когда я, сидя на лавочке, смотрела, как он отчаянно дерется на съемочной площадке. Но для всего этого у Володи уже была жена, поэтому влюбиться в Володю я позволить себе не могла.
И еще мне захотелось запомнить этот момент. Запомнить надолго, чтобы потом кому-нибудь рассказать. Говорят, память человека эмоциональна. Мы отчетливо помним то, что происходит с нами в моменты сильного душевного волнения. И я запомнила этот момент, потому что во время второго дубля случилось то, чего я уже не смогу забыть никогда. Этот момент врезался мне в память так остро, что и сейчас, спустя много лет, я могу воспроизвести его в деталях.
Во время драки Володя немного не рассчитал и, упав, подкатился слишком близко к печам. Очевидно, несколько искр, вылетевших из печи, попали ему за воротник. Куртка на нем вспыхнула, он попытался встать, но, вероятно, от сильного удара при падении головой о чугунные плиты потерял координацию движений, пошатнулся и снова упал. Два человека, державшие в руках огнетушители, подбежали и стали заливать его белой пеной. Им удалось довольно быстро потушить пламя, но Володя сильно обгорел. Его друзья-каскадеры, Дима и Гена, быстро протянули откуда-то шланг и поливали его холодной водой.
Приехала скорая помощь. Я видела, как его клали на носилки и слышала, как врач сказал: «Ожог второй степени. Выживет». Когда Володю уносили на носилках, я его уже почти любила. Хотелось, как в кино, бежать за машиной скорой помощи и кричать: «Стойте! Подождите! Я должна быть рядом с ним!». Но его увезли, а я осталась на съемочной площадке. Съемочный день был еще не окончен, нам предстояло отснять еще несколько сцен, в которых были заняты другие каскадеры. Я почти не помню, что происходило в тот день после того как Володю увезли. Что я делала? С кем разговаривала? Какие сцены мы снимали? У меня образовался провал в памяти, словно время остановилось в той точке, когда скорая помощь, пронзительно воя, неслась через ворота завода, увозя Володю в неизвестном направлении.
Всю оставшуюся часть дня я переводила на съемочной площадке, как автомат, что называется «на автопилоте», мысленно находясь там, с Володей, в карете скорой помощи. Перед глазами стояло его лицо с крупными каплями пота, набухшими венами на лбу и пятнышком крови на нижней губе; в ушах не смолкал оглушительный вой сирен.

На следующий день, придя на киностудию, я встретила в коридоре Люсю.
— Алена, зайди ко мне! Я хочу тебе кое-что сказать.
Мы зашли в комнату съемочной группы «Черная пантера».
— Отдай мне пропуск! — сказала она.
— Что? — не поняла я.
— Я сказала, отдай мне пропуск на студию! — повторила она. — Ты нам больше не понадобишься. Вместо тебя будет работать другой переводчик.
— Почему? — удивилась я.
— Потому что нас не устраивает качество твоего перевода. Я тебе много раз говорила, чтобы ты переводила точнее. У нас из-за тебя постоянные проблемы!
Люся смотрела на меня, поджав свои бесцветные губы и сузив глаза. Я не стала оправдываться перед ней. Я не хотела ей ничего объяснять, потому что знала, что это все равно ничего не изменит. Просто у нас с Люсей были разные системы координат.
Я молча положила на стол пропуск, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь с табличкой «Черная пантера».

Позже от знакомых я узнала, что спустя два месяца Володя полностью восстановился, вышел из больницы и сейчас снова снимается и работает над новыми трюками. Я хотела бы ему позвонить, но понимала, что это выглядело бы глупо. Что я могла сказать ему? «Володя, привет! Я — та самая переводчица, которой ты положил голову на колени»? Он даже имени моего не знал.
Что же касается фильма «Черная пантера», то он вскоре вышел на экраны, но прошел почти незамеченным и особого успеха у зрителей не имел. Через несколько лет я посмотрела этот фильм на видеокассете. Сцены на заводе в нем не было.