Свежий Номер

№ 8 (94), 2012

Штандарты фюрера брошены к подножию мавзолея.
Жуков по Красной площади скачет на белом коне.
Сталин стоит на трибуне, ни о чем не жалея.
Сталин машет рукою. Сталин доволен вполне.

Сначала с врагом братаемся. После траншеи роем
у самой столицы. И все же, и все же в конце концов,
наши отцы по площади проходят парадным строем.
Мы смотрим парад по ящику и радуемся за отцов.

Смотри — и праздник назначили. И восстановлена пленка.
И можно показывать Жукова, и, кажется, Сталин в чести.
Скоро маршалом станет гундосый, бровастый Ленька.
В исторической перспективе Родину не спасти.

Сколько венков ни неси к погребальным кремлевским стенам,
все равно для наших праправнуков, как ни крути
это будет что-то вроде победы Рима над Карфагеном.
Можно праздновать, но ничего не отзовется в груди.

Мы смотрим в Историю, как в окна родительских спален.
Мать-Родина часто дышит верхом на вожде-отце.
Хорошо, что работает телик. Хорошо, что доволен Сталин.
Хорошо и весело Жуков катается на жеребце.

Как выйдешь к реке — один берег крут,
а другой — ничего, пологий.
А в СИЗО тебя на допрос берут,
двое гадов — добрый и строгий.

У строгого в пасти двести угроз,
у доброго в пачке — пять папирос,
еще и стаканчик чая.
И дольше века длится допрос,
и строгий кричит, серчая.

А как в церковь идешь, на правом плече —
белый ангел, а черный на левом.
А как Пасха Христова — свеча в куличе
и застолье с блатным припевом.

А как в землю кладут, два могильщика тут:
один грустный, второй — веселее.
И две женщины в черном смиренно идут
по кладбищенской темной аллее.

Вдруг оглянешься: все в цвету,
и солнце в зените, а сам
прожил жизнь — не так и не ту,
по минутам и по часам,

контролируя каждый миг,
каждый шаг, выдох и вдох.

Полдень жизни тебя застиг
нежданно, внезапно, врасплох.

Первая мировая война
наконец-то завершена.
В возрасте ста десяти лет
скончался последний ее ветеран —
от прожитой жизни, или от ран —
особой разницы нет.

И никто не тоскует по тем годам,
когда первые бомбы на головы дам
и тех, помоложе, и этих, в летах,
на белые шляпки в бумажных цветах
сбрасывал медленный аппарат —
четыре крыла, а мотор один.
И цеппелин — воздушный пират,
как ледокол среди льдин,
плыл среди белых тучек, и шар
воздушный следом за ним поспешал,
и первые танки, как трактора,
успешно вспахивали поля
военных действий, от криков «ура!!!»
сотрясалась вражеская земля,
точнее, земная кора.

А первый танк был скорее смешон,
он и сам не думал, что страшен он:
вразвалочку полз и сопел,
крутил круглой башенкой, а снаряд,
знай, прореживал стройный ряд,
одетых в шинели тел,
желторотой пехоты, идущей в бой.
И желтым туманом удушливый яд
к окопам плыл сам собой.

Человеческий материал
человеческий облик тогда терял,
хоть это в списках утрат
нигде не значится. Невелика
была потеря. Костыль старика
отбивает морзянку через века.

Прощай, последний солдат.

У Клавы мужик настоящий — правильно держит семью.
Ну, побегает Клавка вокруг хаты с орущим дитем.
Но если, допустим, нужно где приколоть свинью,
зовут Петра — а кого ж еще? — он сделает все путем.

У него поросенок долго визжит под ножом, для Петра
поросячий визг что твоя трехрядка-гармонь.
Пьет в меру — не больше стакана самогонки с утра.
А что ему сделается? Вот, здоровый, как конь.

От него и запах — разит за версту конем.
Но если уж в баньку заглянет — парится три часа.
Плохо то, что он мрачнее и яростней с каждым днем.
А чего веселиться? Село обступили леса.

На окраинах вечерами слышится волчий вой.
Раз в село заходил медведь, что твоя гора.
А еще тут видели зверя с треугольною головой.
Поп говорит на такого нужна пуля из серебра.

У Трофима есть серебряный рубль — Николай второй.
переплавить бы в пулю, да не дает, говорит, для себя берегу.
А у местных дубов кровь течет под корой.
Кто рубил, тот знает, но никому ни гу-гу.

А Петр все кричит — убью, в порошок сотру!
А Клавка сжимается и бледнеет, невелика беда.
Петр — настоящий мужик. С чего веселиться Петру?
Вот задавит его медведь — наплачется Клавка тогда.

я не расист но
не антисемит но
что будет сказано после но мне почти все равно
мне почти все равно это известно давно
поскольку нормальному человеку не
прожить спокойно в его исконной стране
простая пьеска ее легко сыграть на одной струне
не протиснуться не продохнуть чтоб не наткнуться на
носатого узкоглазого скуластого европа больна
отрава смертельна и зараза сильна
вот они плывут стоя на палубе старой посудины хоть бы волна
ее опрокинула нет же штиль с часу на час они
приплывут разместятся боже какие дни
наступили их много а мы одни
стоят вооруженные голодом до зубов
несчастьями сыты по горло каждый готов
поделиться своими бедами взвалить на тех
кто трудами своих прадедов обеспечил себе успех
хорошо быть правым даже крайне правым тогда коренной
народ тебя поддержит а тот иной
узкоглазый носатый скуластый пусть сидит за стеной
пусть ломают ногти о камень пусть лбы расшибут
о наше единство и мужество пусть в никуда плывут
стоя на палубе стоя плечом к плечу
пусть вместе со старой посудиной лягут на дно

не говорите мне я не расист но
слушать этого не хочу

Кофту вязать, лясы точить
внука учить деньги считать,
копейки складывать в столбик так,
чтобы в столбике было по десять штук.
решкой книзу, кверху гербом.
Как-никак, а нажиты деньги горбом.
Раньше копейка рубль берегла,
нынче сберечь ничего не смогла.

Стоишь, морковку на терке трешь.
Сквозь марлю оранжевый сок отожмешь.
Ребенку полезно — там есть каротин.
В школе четвертый день карантин.

Потому что в городе грипп-грипп,
потому что на вдохе хрип-хрип,
потому что на выдохе свист-свист,
потому что откроют больничный лист.

Укол внутривенно, на руку — жгут.
За окном осенние листья жгут.
Люди живут ничего не ждут.
Здоровые на работу идут.
А с того, кто болен, спрос никакой.
Только пот со лба утирать рукой.
В голове словно лопнул багровый шар.
Но к утру легчает — спадает жар.

городской пейзаж состоящий из архитектуры сплошь
то колонны дворца то зубцы стены крепостной
в газетах конечно ложь но какая чистая ложь
на рынке ряд один но зато мясной

потому что рыбы и овощей тут никто не ест
разве только в темном лесу нагулять аппетит
человек тут один как перст но зато как пест
в медной ступке словно в гнезде долбит и долбит

каждый в точку свою через которую не проведешь ни одной
ни прямой ни кривой ни плоскости вопреки
всем заученным аксиомам земли родной
всем лешим в лесах всем русалкам на дне реки

всем чудовищам копошащимся в детской тьме вокруг
колыбели только и ждущим когда свернувшись в клубок
малыш провалится в сон и в нем заскребется испуг
как жук посаженный в спичечный коробок