Свежий Номер

№ 1 (51), 2009

Город назывался Нальчик. Он был известен тем, что в 1920 году в нем скончалась Инесса А. Тулин открыто рыдал над ее гробом. Это было началом его конца. Не отдай безбожная Инесса А. Богу душу в Нальчике, возможно, Тулин тоже протянул бы дольше. И тогда неизвестно, каким сегментом повернулось бы колесо истории. Вполне могло статься, что сейчас столицей Российской Федерации был бы город Берлин. А немецкие сепаратисты устраивали пикеты с требованием предоставления дополнительного мандата в Госдуме посланцам земли Шлезвиг-Гольштейн.
Впрочем, ему всегда хотелось, чтобы столицей России был город Париж. Однако Париж мог стать столицей только после Берлина. Переезд правительства столь хлопотная и трудоемкая процедура, что поспешность в этом вопросе совсем нежелательна. Только поэтапное перемещение столицы гарантирует преемственность власти и исключает неблагоприятные для населения катаклизмы. Сперва Петербург, потом Москва, Берлин, а затем уж Париж.
«Почему именно Париж?» — допытывалась она всякий раз, когда он заводил речь о переносе столицы. Обычно это происходило после второй бутылки местного фалернского. «Потому, что русскому человеку всегда хочется в Париж. Кроме того, Париж — столица мира. И там, в Лувре, хранится Джоконда, в краже которой подозревался Пикассо», — отвечал он, разглядывая на солнце вино в бокале. В стекле отражались голубые горы, зеленые деревья и ее каштановые волосы. «Так мы говорим о Пика’ссо или Пикассо’?» — спрашивала она, пародируя некую искусствознайку, считавшую свои долгом постоянно подчеркивать различия в испанском и французском произношении фамилии художника. «Об Аполлинере», — переводил он разговор на второго предполагаемого похитителя Джоконды.
Он говорил о том, что Вильгельм Аполлинарий Костровицкий, принявший псевдоним Аполлинер, является единственным поэтом нового времени, который по легкости и глубине вдохновения, по чувству земного бессмертия, по олимпийской меланхоличности ума, по преодолению всякой жажды познания, открытий и побед может стоять рядом только с Сафо, Анакреонтом или Алкеем. Но, вполне может быть, что этого он не говорил, а мыслил про себя или цитировал по памяти из книги Альберто Савинио, младшего из братьев-художников Де Кирико. Такое с ним случалось часто, когда он разговаривал с ней.
В одну из первых совместных прогулок по городу они забрели в Аркадию. Пробраться в нее можно было только по трапу, переброшенному через плетеную изгородь. И когда он помогал ей преодолевать ограду, впервые во всей полноте ощутил ее женскую прелесть. И она не оставила его равнодушным. Аркадия встретила их прохладной сенью дерев, безмолвным струением вод и девственной чистотой лужаек между зарослями боярышника и мушмуллы. «Я хочу вас», — сказал он. «Что-о? Прямо здесь?» — она широко раскрыла глаза. О, нет, что вы, конечно, не здесь. Лучше всего в театре, в ложе бенуара. В абсолютной темноте зрительного зала, под перепалку Папагено с Папагессой, когда коленки елозят по бархатной обивке кресел, а сладострастные крики сливаются со звуками оркестра. И слова Белинского, любите ли вы театр, как люблю его я, приобретают подлинное полифоническое звучание: так идите в театр, и наслаждайтесь им!
Считалось, что он пишет сценарий. В этом городе все что-нибудь писали. Фадеев завершал «Разгром». Товарищ Сталин набрасывал проект национально-государственного устройства Федерации. В соседнем доме Костя Елевтеров сочинял роман «Подглядывающий». Стихи писали: Аркадий Кайданов, Тимур Кибиров, Георгий Яропольский. Не говоря уже о великом множестве литераторов, творивших на языках местных народов. Когда в разговорах с московскими приятелями ему случалось называть число проживающих в городе членов Союза писателей, его слова, в лучшем случае, воспринимались как не совсем удачная шутка. А в худшем — как проявление местного патриотизма. Хотя о каком местном патриотизме могла идти речь по отношению к нему, заброшенному судьбой к отрогам Большого Кавказского хребта?
Сценарий имел рабочее название «Вадим, Константин, Павел», по именам мужчин, которых он назначил на роли ее любовников. История, соответственно, делилась на три части, объединенные общей героиней. Ее звали в сценарии Еленой. «На кого она будет похожа?» —
не могла сдержать любопытства она. «Конечно, на вас». «Что-о? Вы хотите сказать, что я «б»?» «Помилуйте, отчего же...» Только не надо прикидываться агнцем: если имена героев образуют аббревиатуру ВКП, то героиня, конечно же, маленькая «б». Это так естественно для него — ВКП (б)! Социалистическая по форме, национальная по духу, интернациональная по содержанию. Вот его подлинное кредо — партийность, народность, державность. И то, что рассказ о Нальчике начинается с Инессы А., лучшее подтверждение тому. А между тем, наш город еще центр культуры двух коренных народов, столица суверенной республики, всероссийская здравница. Он про себя: «Порт пяти морей, выставка достижений народного хозяйства, киностудия им. Горького, ВГИК, 48 троллейбус, метро, Курский вокзал, фирменный поезд «Эльбрус», и почти двое суток строго на юг!» Она вслух: «Вам нечего сказать в свое оправдание!» В оправдание только целовать ей руки.
C Вадимом она была знакома со школы и считала, что знает все его слабости. Быстро ставший модным кутюрье, он всегда был окружен сонмом благоухающих женщин — манекенщиц, модисток, богатых заказчиц, шлюх, журналисток. Среди этого парада искательниц приключений, опустошительниц мужских кошельков и сердец Елена всегда выглядела белой вороной. Впрочем, если продолжать пользоваться орнитологическими сравнениями, скорее напоминала залетную птицу — высокая, угловатая, предпочитавшая наряды из тканей темных расцветок. Куда больше возможных соперниц ее волновали чрезмерная впечатлительность и нервозность Вадима. Однажды он заметил распустившийся у нее на юбке шов и мгновенно утратил всякий интерес к ней. В тот вечер ей так и не удалось растормошить его. В другой раз закатил идиотский скандал из-за отсутствующего крючка на застежке бюстгальтера. Заметив, что мужские элементы в ее одежде благотворно влияют на его настроение, Елена стала одеваться под юношу. Особый накал их страсть приобретала в те вечера, когда она практиковала демонстрацию мужских моделей из его коллекции. Тогда они устраивали в его мастерской настоящие маленькие оргии. Елене казалось, что она должна потакать любым его причудам, лишь бы он мог спокойно творить. Но однажды случайно открылось, что не одна она служит источником его вдохновения. Зайдя в неурочный час в мастерскую, она застала Вадима с вихлявым мальчишкой из кордебалета. Недвусмысленность их объятий не вызывала сомнений в смысле происходящего. Елена не стала устраивать скандала, ее просто стошнило.
С Константином она познакомилась на улице, случайно. И не успела Елена еще толком осознать, что с ней происходит, как почувствовала, что происходит нечто совершенно новое и важное для нее. Причем, происходит все это в чужом парадном. Потом были незнакомые мансарды, лифты, гостиничные номера и даже палата военного госпиталя. Константину ничего не стоило во время вечеринки увести ее в ванную комнату. Самое поразительное заключалось в том, что ей это нравилось. Елене нравились его решительность, напор и уверенность в себе. Константин был розыскник, постоянно куда-то спешил, кого-то преследовал, искал, проверял, задерживал. Времени для встреч у них было мало. Зато они были бурные и запоминающиеся. Для предварительных ласк иногда использовался пистолет, всегда висевший у него подмышкой. Чрезвычайно возбуждали также наручники. Ими он приковывал ее к спинке кровати или намертво фиксировал руки за спиной. От наручников на коже оставались пятна, которые приходилось скрывать браслетами. Константин обещал как-нибудь принести еще милицейскую дубинку. Елена стала даже фантазировать, какие фокусы они будут устраивать с этим полицейским инструментом. Однако Константин внезапно, без всяких объяснений, пропал. По служебному телефону ей всякий раз отвечали, что он в длительной командировке. Когда же спустя несколько месяцев они случайно столкнулись в городе, рядом с Константином была белокурая девица такого истомленного вида, словно ее только что хорошо обработали резиновой дубинкой. Дома Елена вычеркнула из записной книжки телефон Константина и нарисовала сбоку электрический стул.
Поскольку Павел был финалистом сочиняемой истории, прототипом его он решил сделать себя. Счастливая встреча уже немолодого литератора и много пережившей девушки представлялась ему достойным завершением любовного триптиха. Их свидания и прогулки по городу ненавязчиво напоминают фильмы французской «новой волны». Те же проникновения реальности в пространство экрана, рваный монтаж, незавершенность эпизодов, авангардная музыка и какая-нибудь совсем уж экзотическая поэзия Богдановича (разумеется, не Питера, а Ипполита Федоровича, автора «Душеньки») или Хераскова. Поводом для разговора может стать все, что угодно. Например, флейты. Известны флейты Суйро — «Водяной дракон», Косуиро — «Малый водяной дракон», Уда-но хоси — «Монах Уда», Кугиути — «Молоток для гвоздей», Хафутацу — «Два мотка» и еще много других, чьи названия так сразу он и не вспомнит. Но зато прекрасно помнит, что придворные проводили целые дни, играя на флейтах перед бамбуковыми занавесями, закрывавшими от любопытных глаз покои императрицы. Сэй-Сенагон упоминает также о том, как радостно на рассвете заметить у своего изголовья флейту, пусть даже в этот миг она беззвучна. «Разве можно о таком говорить с девушкой?» — возмущалась Елена. «Позвольте, о чем?» — спрашивал Павел. «О том, что вы лицемерно именуете игрой на флейте!» Неужели, он действительно полагает, что непристойность всех этих Суйро, Кугиути и особенно Хафутацу останется незаметной для ее слуха и привитых с детства понятий о скромности и чести. И потом, откуда у него такая дикая уверенность, что после блистательного Константина, этого человека отваги и долга, Елена сможет полюбить Павла? Какого-то провинциального неудачника, пытающегося с помощью цитат и случайных ассоциаций доказать свою причастность к литературе и большому кинематографу. Человека, годами сочиняющего один и тот же сценарий.
Чтобы успокоить Елену приходилось откупоривать новую бутылку местного фалернского. А с фалернским приходили интересные мысли. Наподобие следующей: если бы Инесса А. не умерла в 1920 году от азиатской холеры, которой заразилась от беженцев, она могла бы остаться навсегда жить в Нальчике. В пользу такого предположения свидетельствовали изумительные окрестные виды, источники минеральной воды, дружелюбие местного народа. Кроме того, большое количество проживающих здесь поэтов, музыкантов, художников, а также крепкие партийные кадры могли составить неплохое окружение Инессы А. Останься она тогда в Нальчике, глядишь, и Тулин через некоторое время потянулся бы на Кавказ. Для него не составило бы большого труда уговорить Политбюро перенести столицу в Нальчик. В необходимых и убедительных доводах он никогда недостатка не испытывал, достаточно вспомнить историю с заключением Брестского мира.
Такой поворот темы умиротворял Елену. Но перед тем как окончательно сдаться, она все-таки считала необходимым спросить: «А как же Париж? Вам же всегда хотелось, чтобы именно он был столицей России?» «После того, как окончательно профукали Берлин, путь в Париж нам заказан», — вздыхал Павел. Он говорил об эволюционном развитии истории, упущенных большевиками возможностях, причудах глобализации, озлобленности фундаменталистов и националистов, недальновидности европейцев, постоянно покупающихся на пустые плоды заокеанской выдумки. Потом наполнял бокалы фалернским и предлагал выпить за Нальчик — наш теперешний Париж. И хотя в нем нет Лувра, зато у каждой Елены — улыбка Джоконды.