Свежий Номер

№ 6 (80), 2011

Зима приблизилась, а птица пролетела,
как миг, как вскрик.
Так не летает тело.
Зима, зима…
Но разве в этом дело?

Я имярек.
Реку, река, рекою.
Кто разрешил мне жидкой быть такою
и неустойчивой?
Себя я беспокою.

Кто объяснит запутанной, как волос
с расчески,
что есть горы, горечь, голос?
Той, что скользит меж смыслов,
точно полоз?

Когда зима придвинется вплотную,
Увидишь ты в зрачках моих цветную
Решетку вещества.
Я не плесну.

И вот она предчувствием нависла.
Как много в твердом горечи и смысла!
Мозг холоден.
Он испускает числа.
Я видела,
когда была водою:
любое тело дорожит юдолью,
дрожит во тьме,
теряется в раздолье.

Теперь, сама очерченное тело,
я поняла границу, край удела.
Твоя потеря,
я тверда, как терра.

Прихваченная поздней мерзлотою,
смотрю, как побурело золотое
и выветрилось сложное в простое.
Зима пришла.

ветер присыпанный сумерками или пеплом
тело ослепло
тычется точно броунова частица
суетится
ты запаяна в нем как в дорожном платье
без застежек
приросла после всех заплаток
и заутюжек
улетай душа
как бы ни был багаж твой тяжек
пристегнись потуже
как резка с любимым зримым
твоя разлука
только космос слуха
только свист пространств безмерных
необратимых
слабый привкус дыма

на зеленом холме островки пожелтелой травы
помни о смерти
перепрыгивая через ямы воронки и рвы
вскрывая конверты

шар надувной и бутылка мартини в машине
обгоняющей
думай о смерти
чтоб она не спешила замешкалась в мешковине
времен круговерти

шарик хрустальный в ладонь принимая в двадцатом концерте
Моцарта
глядя на длинные пальцы китайского пианиста
думай о том как нежно и чисто
говорит он о смерти

чисто белеет рубашка и ежик волос не сливается с фраком
лестницей пальцы бегут и откроют полночному гостю
кто там теперь
ловит хрусталь лодочной горстью
кто же второй вышел из мрака

свет зажигается утро аплодисменты
смерть отменяется сколько еще перемен ты
с рвущимся в сердце звонком угадаешь
о смерти помни смейся и смей

Дождь стекает в воронку двойного дня.
Перламутровая видна
складка воздуха. Под затихающее ворчанье
жестяного желоба тянется за тобой
комната в беспорядке. Какой-то сбой —
и кровь бежит без оглядки.

Здесь и там. Проснувшимся между строк
или в просветах листьев чудится бог
неназываемый, незнакомый.
Он и есть сжимающий горло ком,
звукошар — а потом уже выдох, дом,
покидаемый босиком.

человек остывающий прах звезд
превращается в скрипку тела и
пропадает в лесу из нагретых гнезд
слышится се-ля-ви

на поляне пестрых существ сбор
микрофон и четверо в пиджаках
говорят о власти в своих руках
это гарь во рту или страх

просыпаясь путая этот свет
и оттуда знак что понять не смог
человек прячет скрипку тела в смех
как в футляр и выходит в смог

о подводная лодка скупого дня
не всплывай в доверчивых водах сна
это дерзкое солнце младше огня
сгоревшего для меня

Рыжий глаз, раскаленный диск,
нестерпимый небес круг,
огнежидок, далекодик,
силы земли напряг.

Прямоходящий упрямый друг
всех катастроф, как бы юн-упруг
ни был, наглец, человекобык,
ты перед солнцем наг.

Площади в листьях уже желтей
жара пульсирующих лопастей.
Горла заржавленный желоб встык
с пластиком жить привык.

Стерт в пыльцу, горизонт обмяк.
Нестерпимо дымится бок.
Ярый диск от трудов-ошибок
завтра оставит пшик.

Принимая любой исход
ради новых, гордец, существ,
в жертву тела упавший плод
неси как последний жест.

корм цыплячий и кровельный счетчик никем не оплачен
ты шагаешь по нитке
(той что тянется от распустившейся музыки Шнитке)
пряча плач по карманам
уж не думаешь ли что возможно отделаться плачем
что твое сообщение зрячим
дальнослышащим странным
это звук а не рана
так не думаешь ты нет не думаешь а прорастая
все прощаешься тая
это логика звука простая
и бескровная рана гортани обратная тени
как воронка и тайна

Счастье дискретно, как шов на живую нитку,
смятый пунктир смятенья. Но, став улиткой,
нежность ползет неуклонно по самому краю.
Как спасти ее, я не знаю.


Знаю дрожанье ресниц, буквенный ветер,
что прошлолетнюю зелень с деревьев вытер.
Сердце повисло меж небом и хрустким грунтом
дырочным грузом, меж Кафкой-Прустом.

Та, кого все мы знали, должно быть, мною,
быстро уходит, скрыта стеной сплошною.
Что теперь принцип «я»? Только рана зренья,
новое без повторенья.

Где неорганика или живая природа,
не распознать. Ни границы, ни точки схода.
Там, где планеты-клетки когда-то были,
вновь раскаленное облако звездной пыли.

закончена тетрадь длиною в год
распахнутый последний разворот
вот поле снов
и кладбище острот

что я могу переходя его
успеть понять
почти что ничего
признать родство

с деревьями клонящими тела
к жемчужной жизни
так она мала
что схлопнешь створки век
и проспала

родство с тугой еще сплошной травой
она стоит пехота мировой
раздетый слабый и отважный строй

сказать успею облаков пути
таинственны как небо взаперти
в зрачках любимых
мимо не пройти
аморфней неустойчивей воды
здесь ты и тот кем был когда-то ты
сама не-я
гляжу из-за черты

как трудно быть не в фокусе твоем
а кануть в воздух точно в водоем
не помня смысла слов
«двоих» «вдвоем»

искать союзников в простых вещах
горячим чаем запивая страх
смотреть в окно
и возвращаться в прах

осталось места здесь на десять строк
как ты прекрасен как глубок и строг
мой дикий космос
мой косматый бог
я не боюсь
пишу и говорю
за этот год тревог благодарю
мой бог тревог
я справлюсь к декабрю