Главная страница Главный редактор Редакция Редколлегия Попечительский совет Контакты События Свежий номер Книжная серия Спонсоры Авторы Архив Отклики Гостевая книга Торговая точка Лауреаты журнала Подписка и распространение |
Свежий НомерВОЛОШИНСКИЙ ФЕСТИВАЛЬ НА КАРТЕ ГЕНЕРАЛЬНОЙ. Поэзия
Дети Ра ШИРЯЕВ
У ВХОДА В ГАВАНЬ
* * *
Был горький дым, когда на небе утлом
пять с половиной тысяч лет тому я сотворил тебя в шестое утро в Крыму. Улыбка мира, девочка, растенье, меж нами только древний воздух снов и рук неторопливое цветенье и слов. Тугая речь срывается и вьется, смеется, упивается собой. ...а заполночь такая боль начнется, что — пой! Меж нами — только воздух. Слишком прочен его гранит; его табачный гул горячечным касанием порочен, сутул. Сестра моя, пока глаза, темнея, не смеют ни сказать, ни изменить, я буду ждать, поскольку ждать больнее, чем жить. Но если эта ночь устанет длиться, позволь мне, жено, голосом седым упасть к твоим коленям и разбиться о дым. * * *
Здесь — воины. Что им твоя любовь
к каким-то пчелам, Фрейя? Фрейя, кровь — моя! — ликует на клинках; и вязок последний воздух в наш последний день. И я не волен уберечь людей от этих сказок. Не плачь, уже прошло, уже не жжет. Так дети лгут о времени, и лжет о детях время в каждом новом звуке. Ты ищешь храма? Он разрушен, храм. Твой шепот мертв. И нынешним богам Теперь неважно, кто им лижет руки. Я болен этой битвой, точно сном. Тяни из шапки фантик — там, на нем, к утру другая руна разгорится; гадай мне по пчелиным деревам, пока чужой продавленный диван в прощальный мой костер не превратится. А пчелы... Пчелам не построить сот, покуда юный мрамор не взойдет в заброшенной людьми каменоломне. Так что ты там шептала обо мне? Скажи — сейчас, когда о той войне, пожалуй, только я один и помню. * * *
Улыбнусь мимо окон — и мне улыбнется в ответ
городская Диана с подножки ночного трамвая, загорелой рукой пневматический свой пистолет в ненадежное небо к осенней луне воздевая. Так стреляй же, охотница. Здесь, в темноте, на краю, на горбатой околице бедного третьего Рима, подари мне шальную печальную пулю твою, обручальную пулю с кольцом обручального дыма. А потом — за глоток до рассвета — ты помнишь? — вдвоем заболеем, прольемся безмолвной, закушенной страстью в зарастающий медленным бледным сиянием дом через стекла холодные — хрупкие, точно запястья. * * *
Замолчи, музыкант! Утирай свою влагу,
убирайся. Я сам допою эту рагу этой девочке. Чем ты мне можешь помочь? И вольно же мне мерить по первому шагу бесконечную ночь. Обернется легендой когда-нибудь позже эта ночь — через тысячелетье. Но что же не дает мне увидеть тебя впереди, закрывая глаза, опуститься на ложе и коснуться губами тяжелой груди. От пчелиного жала до нильского ила только капелька яда да гибель светила, да рождение мира от пары собак. Как зовут тебя, женщина? Помню: Далила. Я забыл, почему я назвал тебя так. Не кричи об убийцах, идущих с рассветом, этот глиняный дом даже богу неведом, только запах, любимая, нас предает — запах твой сумасшедший прекрасный и следом запах дыма из полуоткрытых ворот. Ворота отворила и кровь отворила, отравила, оплакала, похоронила; слышишь — ждут на пороге, клинками звеня. Кто — там? Греки? Волхвы ли с дарами? Далила, ай, Далила, ты все еще любишь меня? * * *
Эта ночь больна тенями скал и ставен,
разделяющих бессмертных и живых. Два чеканных маяка у входа в гавань, два цепных циклопа, два сторожевых. Стены, вросшие камнями в побережье, обрастают плащаницами плюща кружевными, обряжаются небрежно, тают в сумраке, зеленым трепеща. Тень моя в резном пространстве, и фригийский темный звук — с шестой ступени вниз, туда; так включаются басовые регистры грозовых органов, так растет вода и прощаются с любимыми. Не слушай, это только от лукавого, но ты — только женщина, идущая по суше, только тайная, несущая цветы. Море вышито крестом твоей сирени до утра; а утром ты найдешь меня у разлома скал — притихшим и смиренным, смертным жаворонком, спящим на камнях. * * *
Еще не ветер. Пусто. Облака, как ялики,
Слегка качаются в распахнутом стекле. С ветвей срываются антоновские яблоки, Плывут к земле. Слова стареют. Что ни слово — то пословица. Гуденье ос и гуще тени по стволам. Очнется полдень. Яблоко разломится Напополам. Шипучий сок прольется забродившим золотом, Огладит холодом от головы до пят. Уже летает дождь, и воздух пахнет солодом, И осы спят. * * *
Сестра моя, для каждого из нас
уже случилось нечто, безвозвратно, и медленные пчелы аккуратно последний собирают мед. Парнас оскудевает жизнью, музы немы. В беседах вымирающей богемы такая лень, так монолитен зной с утра до крика полуночной птицы, что, как улитке, хочется укрыться в непрочное жилище за спиной. Покойно привалившись к валуну я жду веками, превращаясь в глыбу. Ты мне покажешь красную луну чуть выше мира. Я скажу: спасибо. И жуткий дар пытаясь отворить ладонями и сердцем, в укоризне опять приду к тому, что в этой жизни все мерится способностью дарить и принимать дары. Сестра, незримо войди в меня, останься, оживи в моих стихах, на побережье Крыма. Луна светла. Ни слова о любви. * * *
Война не будет слишком длинной.
Войска уходят на постой. Июль. Колодцы пахнут тиной и темнотой. Звенящим бегом иноходца начнется дождь — молись ему! Ночной огонь к лицу качнется, швыряя лепестки во тьму лукавых глаз, бездонных вишен хранительницы древних тайн, и темный голос мой не слышен за криком стай. Лети, мой легкий, мой далекий, мой мотылек огня и льда, лети, пока восход пологий тебя не скроет навсегда, с тобой не скроется отсюда, как бог в обличии быка. Я стану болен. Но простуда моя прозрачна и легка, неизлечима; я забуду о том, что — раньше. Обернись, смотри: ручей разбил запруду и мчится вниз, и притяжение земное возьмет его, не даст пропасть; ты видишь: мною надо мною тебе дана такая власть, такими горькими огнями я зацвету в твоей руке, что нет нужды в игре с тенями на белом колдовском песке. Войне конец. В плывущем створе ворот горят остатки дня. Ты нарисуешь круг, но море из круга заберет меня. * * *
Потом, гляди, придет — неловкое, с оглядкой,
но — время. Помнишь нас? Молчит. Ищи, стрела! Чаинка сна. О чем? Здесь горячо и сладко. Граненый мир. Возьми. Начнем с тепла. Не дверь, но, верно, гвоздь. Разбитая подкова. Откуда — здесь? Пусти! Опомнись, мастер краж. Жизнь не настолько зла, насколько бестолкова. Усмешка вскользь. Мой бог, каков пассаж! В манишке, черный, ждешь? Тик-так. Позволь, причалю к твоим снегам. Согрей. Любимая, вдвоем! Усядемся. Уже. Вели, пожалуй, чаю. Запьем. Андрей Ширяев — поэт. Родился в 1965 году в Казахстане. Жил в Москве. Последние шесть лет — в Сан Рафаэле (Латинская Америка, Эквадор). Владелец эко-ресорта Arcoiris в джунглях на Рио Напо (исток Амазонки). Учился в Литературном институте им. А. М. Горького на отделении поэзии в семинаре Юрия Давыдовича Левитанского. Член Союза писателей Москвы. |