Свежий Номер

№ 9 (71), 2010

наш театр представляет премьеру
мировая война в па-де-де
энергичную танца манеру
знатоки оценили везде

поглядите и вы понарошку
пусть наполненный зал поглядит
как вращает изящную ножку
офицер перед тем как убит

перед тем как красиво красиво
словно стая обугленных птиц
разлетается брызгами взрыва
перепуганный рой танцовщиц

как гвардейцы роняют винтовки
ах вальсируют падают ах
а вокруг чудеса джигитовки
на игривых картонных коньках

а по воздуху пульною пылью
балеринки легко мельтешат
а по полю танкетки поплыли
венценосные как падишах

ненавижу искусство балета
обожаю балетную прыть
мимолетный рассказ пируэта
как погибнуть или как убить
вы смотрели премьеру впервые
досмотрели финал до конца
браво браво ликуют живые
и погибшие кланяются

я голос Шереметьево
звучащая среда
он улетел и нет его
а я здесь навсегда

я девушка динамика
динамо-карусель
о папенька о маменька
возьми меня отсель

я вылечусь из ступора
печали полечу
я вылечу из рупора
над полем полечу

сияют небеса ночных
скучающих шоссе
на крылышках на саночных
несусь я по Москве

и обретаю плотское
и снова речь туга
как пухлые кремлевские
поющие снега

Вот так лежишь — и думаешь, не спишь —
вот так лежишь и думаешь: не спи ж,
не спи, дурак, ведь все равно не спится,
а днем была и вата, и слюда,
и как мальчишка, хрупал корку льда,
осваивал работу ледописца:

обиды, недоразуменья — крак!
Под коркой разливался мокрый мрак,
покорный мрак, рождаемый подкоркой —
и правда ведь обидно, если ноль
какой-нибудь решает: yes ли, no ль,
в окне вспотевшем, на луне прогорклой,

в холодном зале, в кресле золотом
выкладывает смыслы на ладонь,
где буквы переставлены для вида;
какой-нибудь космический пацан
взывает патетическим басам:
Приди, приди, о полная мулида! —

но в выстуженном космосе его
отчаянно творится ничего,
нейтрального дрожания не тронув,
и в выстуженной комнате моей
лишь лунное блуждание теней:
все прочее — чесание нейронов.

Луна скучает, весточку не шлет,
и лужица отращивает лед,
и шепотом, неслышимым почти что,
о легком одолении нуля
бахвалится лукавая земля —
мальчишку побеждающий мальчишка.

Чудище виолончель
отдыхает от дыханья.
Полдень. Вечная качель
волн над донными мехами.

Есть бродячее тепло
в наползающем прибое.
Чтоб увидеть в этом зло,
нужно зрение другое.

Ночью вода черна в заливе
Морщит луну шуршит льняным
как одеяло постелили
и забавляются под ним

Гонит осколки и обломки
пузом провозит раз пятьсот
Ночью вода седа у кромки
где зарывается в песок

Лодочный борт желтком окрашен
Скользкий причал давно остыл
Два огонька мигают с башен
двум огонькам далеких крыл

Властным гипнозом побережья
разум отвержен и влеком
как неподвижная медвежья
синяя точка над виском

Парусина в порыве танца
Подворачивает подол.
От гнилого залива тянется
Счастье, пахнущее водой.

На классический танец с саблями
расходившейся бузины
птица взирает расслабленно
с оседланной вышины.

Мечтательные каштаны,
Степенные старики,
Забавляются танцами
Солнечной мелюзги.

Как старые итальянцы
Средь ярмарочной кутерьмы,
Домишки приплясывают,
Притоптывая дверьми.

Яхты танцуют в гавани,
ворошат водяной костер.
Счастье не просто главное.
Счастье — все.

Жужжат и стрекочут
ученейшие мужи:
Счастье — наркотик.
Завяжи.

Свет уже болен.
Клонит чело.
Танец окончен. Более
ничего.

Нет и не было.
Решено.
Провальное небо
стучится в окно.

Размахивая руками, он так говорил: «Оставь
надежду на эти камни, на этот пустой асфальт.
Негодные к обороне считай, что уже мертвы.
Изглоданы подворотни червями моей братвы.

Мы будем служить добычей для нечеловечьих сил,
покуда людской обычай дремуче невыносим.
Покуда полны сирени спасительные кусты,
как на острие мигрени, пронзительной тошноты.

Неправедникам воздастся. На каждом из их путей
стоит наше Братство, Братство, и нет ничего святей.
Под серой дождливой сталью, под ржавчиной голубой
накапливается густая, очищенная любовь.

Мы тянем свои семестры, спустя свои рукава.
Мы мучились, бессловесны, но мы обрели слова.
В гнилом сундуке лежали, рядясь под формальный хлам,
обломки былой скрижали, гласящие: Аз воздам.

Я маленькая бездарность, шестерка среди седьмых,
но каменна солидарность над мякотью мостовых.
И в каждом из нас, солдате, бойце самодельных войск,
живой наш Господь — Воздатель расплавил сердечный воск.

В заточке, в ноже, в кастете, в скрывающей след тени
мы смысл обрели, как дети — жестокие, как они.
Извилистой липкой ложью опутывает застой,
но входит в подбрюшье ножик с божественной прямотой.

Грядут времена парада уже не твоих планет.
Восцарствует правда, правда, которой правдивей нет.
Прокиснет земная каша. Отбалуется стрельба.
Настанет победа наша. Ты думал, что ждет тебя?» —

— Да, я проиграю битву, и знаю об этом сам,
но памяти я не вытру и жизни в ломбард не сдам.
Заприте свои замочки. Сведите слова на нет.
Привет вам от одиночки — почтительнейший привет.