Свежий Номер

№ 12 (158), 2017

В этой книге много звучания. Такое впечатление, что все время работает радио, крутятся пластинки, идут записи в студиях, а то и живое звучание — в кафе, клубах, на стадионах... И звучат имена: Вуди Гатри, Пит Сигер, Джоан Баэз, Дженис Джоплин и самого автора имя — Боб Дилан. И звучат разговоры, а также внутренние монологи, а также слышен шорох листаемых страниц книг и шелест замечаний героя книги... М. В. Немцов отлично пересоздает текст Дилана, максимально приближая его почти к песенному монологу фолксингера. Скажем, вот такой фрагмент:
«Я вышел из кафе, оказался на тротуаре. В лицо ударил влажный ветер. Листва блестела в лунном свете, мои шаги потревожили котов, собравшихся во дворе. Из-за чугунной ограды угрожающе зарычала собака. Мимо проехал черный седан, в нем — пара алкашей, окно опущено, из динамиков ревет Пола Абдул...»
Собственно, вот так, в ритме песенных перемен 60-х (условно говоря, потому что и кусочек 50-х) и тогдашних пейзажей американских городов, с зарядом психоделики, гражданской активности, жертвой которой невольно становится Певец. То есть его буквально втягивают в эту активность, а он убегает... И когда ему задают вопрос под знаком утверждения: «За весь мир молитесь?», он отвечает: «Я молюсь, чтобы стать добрее».
Мощно звучат куски «Хроник», где автор-герой выговаривается на грани отчаяния о невозможности автоматического продолжения сценической жизни, как будто полностью выгорает. «Я чувствовал, что со мной покончено, осталась пустая выгоревшая развалина. Слишком много помех в голове, и я не мог от них избавиться. Где бы я ни был, я — трубадур 60-х, реликт фолк-рока, стихоплет минувших дней, фиктивный глава государства, которое никто не знает. Я в бездонной пропасти культурного забвения. Называйте как угодно — мне этого с себя не стряхнуть». Но двинемся дальше по тексту вместе с героем и увидим, что стряхнуть все-таки удастся. Хотя в целом история, конечно, не здешняя — американская, но есть безусловные сближения и пересечения... Каждый читатель доберется сам...
Отмечу особо «Афавитный указатель имен», составленный М. В. Немцовым, дающий возможность более свободно ориентироваться в книге. Все-таки имен огромное количество и многие из доинтернетной эпохи...

Книга моего давнего друга — выдающегося филолога, критика, мыслителя Атнера Хузангая — построена по образцу, который в 20-е годы ХХ века предложил известный филолог Б. М. Эйхенбаум, в свою очередь апелировавший к авторским писательским журналам ХVIII века.
Атнер Хузангай построил свой Временникъ так, что по прочтении он смотрится единым текстом.
В основе этого текста — обращение к чувашской матрице — титанам чувашского Просвещения — И. Я. Яковлеву, Н. В. Никольскому, Н. И. Ашмарину. Я бы сказал, что тут идет наследование по прямой. Отец Атнера Хузангая — выдающийся поэт, переводчик, строитель культуры Педэр Хузангай — учился у Н. В. Никольского и Н. И. Ашмарина непосредственно, будучи студентом Восточного педагогического института в Казани. И вот, можно сказать, сын предпринимает свой «опыт ретроспективного анализа исторического поведения личностей». Из тех, к кому автор книги обращается уже ближе к нашим дням, назовем выдающегося педагога, автора этнопедагогики Г. Н. Волкова.
На этой мощной основе выстраивается здание поэтическое и — шире — художественное. И здесь Хузангай представляет в основании гениальные поэтические системы Мишши Сеспеля и Васьлея Митты. Надо сказать, что мне повезло в свое время впасть в поэтическую стихию чувашских гениев с помощью двух просветителей Атнера Хузангая и Геннадия Айги. И когда я сейчас читаю текст Атнера, слышу то его голос, то голос Геннадия.
Особый раздел в книге для меня «Мой Айги». Вообще из работ Хузангая об Айги можно сложить целую книгу. По моему мнению, Атнер Хузангай самый тонкий, проницательный интерпретатор поэзии Айги. И здесь тоже сказывается наследование по прямой: ведь именно отец Атнера Педэр Хузангай своей рукой вписал родовое прозвищное имя «Айхи» («тот самый») в титульный лист первой книги Геннадия на чувашском «Именем отцов» (1958 г.).
Раздел «Мой Айги» находится как раз в середине Временника, и от него расходятся лучи. Это такое средоточие множеств, которое я не буду тут расшифровывать. Могу только сказать, что Атнер Хузангай, обращаясь то к чувашским, то к русским текстам Айги, улавливает тончайшие оттенки укоренености и вознесенности и снова погруженности, благодаря чему и облик поэта и облик его поэзии предстает объемно.
И подобно тому, как к Айги идут лучи от просветителей и поэтов, уже упомянутых, так от самого Айги идут лучи к поэтам и художникам — чувашским, марийским, татарским, бурятским, русским, польским, французским, венгерским... Проще сказать — планетарным. Имя Велимира Первого не случайно ведь возникает на страницах книги!
И здесь разные варианты текста предстают. Например, переводы из одного из самых значительных чувашских поэтов нового времени Педэра Эйзина. Или среди великолепных эссе о художниках выделяется «Письмо с почтовым голубем», обращенное к несравненному Элли Юрьеву, ушедшему в начале нового тысечелетия в другой мир, но для Хузангая достижимого, достигаемого письмом. Или в разделе «Круг чтения», где рецензии превращаются в концептуальные высказывания, свернутые в улиточные спирали. Например, в небольшом тексте о чувашских переводах Евангелия панорамно предстает история языка и культуры чувашского народа в преломлении евангельском на родном языке. Здесь снова возникает имя великого просветителя И. Я. Яковлева (автора классического перевода Евангелия 1911 года) и в пару ему имя современного поэта, переводчика, филолога П. Я. Яковлева (автора перевода 2007 года)...
Завершается книга текстом «Космические ретроспективы и перспективы Праски Витти». В этом эссе о выдающемся художнике происходит финальная сборка тем и мотивов книги, своеобразное «тутти»  — выход в чувашский космос, который является частью общечеловеческого космоса.