Свежий Номер

№ 7 (69), 2010

Много лет, увы, несистематически я веду дневник. До сих пор это все было разрозненно, на отдельных листочках, теперь я решил по мере возможностей собрать все воедино. Иначе все окончательно потеряется.
По-моему, не надо ничего выдумывать, не надо называть разных людей вымышленными именами, ничего оригинальнее, чем сама жизнь, не придет в голову даже гениальным художникам, не то что нам, слабым.
Исходя из этого нехитрого, облюбованного многими нашими «заединщиками» (которые не так-то просты!), принципа я и пишу эти заметки.

Я — журналист. Вот уже несколько лет я занимаюсь необычайно странным, непонятным делом, которое, впрочем, бесконечно люблю. Я работаю в отделе литературы и искусства еженедельника «Семья».
Я делаю интервью (т. е. болтаю под диктофон) с различными прославленными (не только с положительной стороны) людьми о том, о сем, пишу рецензии на фильмы, на спектакли, на которые меня приглашают режиссеры, актеры, прокатчики, завлиты и прочие хорошие (иногда просто заинтересованные во мне) люди. Такова моя работа. Работа, похожая на отдых. Во всяком случае, многие так отдыхают, как я работаю. Поэтому когда моя жена иногда говорит мне: «Давай сходим в театр!», я корчу такую кислую физиономию, что она тут же предлагает контрвариант: «Или сыграем в подкидного дурака». На что я охотно соглашаюсь.

По субботам и воскресеньям я люблю сидеть дома, играть со своей гениальной дочкой (ей уже три года и три месяца).
Дочка, когда раздухарится, говорит мне:
— Папка (при этом игриво хмурит брови), брысь под стол.
Я хлопаю ее по попке. И сам делаю «сердитку». Настоящую.
Но девочку уже не остановить. Она уверена, что я тоже играю (а я действительно играю).
Если же ее ударишь посильней, она обижается и убегает в другую комнату.

Однажды я очень крепко поругался с женой. Она выбросила мои газеты, которые я складывал в специальный ящик. Если раньше она просто перекладывала мои бумаги — после чего я приходил в бешенство — то сейчас она их просто выбросила. А газета как раз понадобилась для работы. Я обезумел и закричал:
— Уезжайте и больше не приезжайте никогда!
Настя тут же побежала к бабушке и сказала:
— А папа сказал, чтобы мы уезжали и больше не приезжали никогда!
Услышав это от ребеночка моего золотого, я тут же стал просить прощения. И у жены, и у дочки.
Выпросил.

Настюша старается не реагировать на наши ссоры. У нее удивительно рациональный мозг. Она берет от жизни — и дай Бог, чтобы так было всегда — только то, что ей нужно. Когда мы ссоримся с женой, она делает вид, что ничего не происходит. Или спрашивает:
— Пап, ты что, меня не любишь?
И я умолкаю.

Мы (я) все время обещаем Насте каких-нибудь зверей — собачку, киску, рыбок... Да все никак не покупаем. Где же их держать? Если все мы живем в одной комнатенке, спим на одной кровати, точнее, диване.
А Настюшка просит.
— Хорошо, Настя, я куплю, — подло говорю я, желая ее успокоить.
К тому же, глядишь, мы и квартиру когда-нибудь получим или, как минимум, выберемся на Птичий рынок.
Но приходит суббота, я опять должен что-то писать. Настя смотрит укоризненно и говорит:
— Ну, ты же обещал...

Недавно наш дедушка (мой отец) купил бабушке (моей маме) часы с кукушкой. Это у нас теперь единственная живность в доме. Как кукушка закукует, Настюшка восторженно кричит:
— Кукушка кукает (кукукает).
Уверена, что кукушка живая.

Все равно просит киску:
— Я буду ее кормить, поить, гладить...

Однажды Наташа с Настей все же вытащили меня на Птичку. И мы там купили аквариум. Я спросил у дядьки-продавца:
— Не течет? Для ребенка покупаем...
— Что ты, что ты! Посмотри мне в глаза, пойдем в туалет воды наберем.
Я не пошел.
Аквариум оказался худым.

По субботам мы с Настей любим ходить в кусковский парк, где некогда возрос и я. В парке мы кормим уточек, собираем лесные цветочки. Настюшка сидит у меня на плечах, вцепившись в волосы.
Мы смеемся и говорим друг дружке:
— Мы дружки?
— Мы отличные дружки!

Недавно мы с женой опять поссорились. Она начала собирать вещи.
Мы пошли с Настюшкой на улицу. Девчушка еще не понимала, что ее увозят в Рассказово. Дурачилась, играла, размахивала руками, хорохорилась. Потом мы зашли в лифт. Смотрю на свою малышку. И сердце защемило — такая она маленькая, беззащитная. И она как-то притихла.
— Что, Настюш, испугалась немножко?
— Да, — кивнула головой, — на улице темно, вдруг волк выскочит.
Волк-то не выскочит, но мрази разной вокруг много. Куда же мне тебя, сокровище мое, спрятать? Как от всего уберечь? Храни тебя Господь!

Я работаю в трех редакциях. В «Семье» (на полставки литературного редактора), в журнале «Мы» (редактором отдела поэзии) и в газете «Совершенно секретно» (корреспондентом на договоре). В «Мы» и «Сов. секе» мне платят по 350 рублей, в «Семье» — 110. То есть, получаю я по нынешним меркам совсем немного, хотя гораздо больше многих моих коллег-журналистов.
Да и ситуация у меня неплохая. На работу я хожу не каждый день. В «Сов. сек» и вовсе один раз в неделю — на редколлегию.
В «Мы» я хожу, когда позвонит главный редактор Будников. Он мне тоже звонит где-то раз в неделю. Чаще всего, как ни странно, я должен находиться в «Семье». Но сейчас, когда мы взяли двух новых сотрудников, я буду пребывать на работе одну неделю в месяц. Это меня устраивает.

Очень неплохая ситуация с «Сов. секом». Мы с Игорем Зайцевым, другим нашим договорником (он также является заведующим молодежной редакцией издательства «Прогресс), не все время сидим на редколлегиях. Отчитаемся о своей работе, расскажем о планах на неделю и уходим. Меня это очень радует. Потому что выслушивать наших горлопанов, членов редколлегии, нет никаких сил.
Горланить у нас любят все. Особенно — Миша Шестопал, зам. главного редактора, Женя Додолев, обозреватель, Борис Данюшевский, член редколлегии. Как говорит удивительно интеллигентная Евгения Васильевна Стояновская:
— Мои голосовые связки не могут конкурировать с вашими...

«Сов. сек» — это, конечно, издание «детей». Там работает мой близкий товарищ Тема Боровик (он фактически главный редактор. Юлиан Семенов либо за границей, либо в Ялте, либо болеет), Женя Додолев, сын писателя Додолева, Дима Лиханов, сын начальника Детского фонда Альберта Лиханова, Саша Плешков, сын бывшего зама главного редактора Александра Николаевича Плешкова, Маша Стояновская, дочь Евгении Васильевны Стояновской, Маша Дементьева, родственница почившего в бозе Анатолия Софронова и т. д.
Один я, пожалуй, не имею родственников в журналистском мире. Это, по-моему, аргумент в мою пользу.

В «Сов. секе» можно услышать много забавных пикировок.
Например, милый Миша Шестопал любит повторять такую фразу — про тот или иной непонравившийся ему материал:
— Ну, не чувствую я это печенкой...
На что Тема Боровик ему однажды заметил:
— Значит, меняй печенку!
— Не собираюсь, — обиженно буркнул Шестопал.

Главный «начальник» в «Сов. секе» — Зоя Ивановна, которая всем дает умные советы. Однако по должности она — секретарь.
Однажды у меня шло в номере интервью с Сергеем Федоровичем Бондарчуком. Материал прошел редколлегию. Я вычитывал гранки. И нужно было написать врез к этой публикации. Я написал, Володя Добин, мой товарищ и ответ. сек., подправил. Дали З. И. перепечатывать.
Она:
— Зачем сие? Это не наш герой! (Правильно — не ваш! — Е. С.) Это одиозная фигура.
Я:
— Ну, разве, не интересно, что думает такой человек?! Давайте дадим высказаться человеку самому, он сам себя покажет.

Как мне потом рассказывали Люба Пешкунова и Артем Боровик, мою беседу с Бондарчуком хвалил сам Семенов. И вообще на редколлегии призвал всех меня поощрять.
Жаль только, что он заболел.

Пожалуй, колоритнее всего люди в «Мы». И работаем мы любопытно. За полгода выпущен всего один номер. Вместо положенных двенадцати. Правда, здесь редакция не виновата. Так объективно сложилась ситуация.
Главный редактор в «Мы» — Геннадий Будников, человек в определенных кругах очень известный. Несмотря ни на что, работать с ним интересно. Да, он снимал из номера стихи многих хороших поэтов, например, Полины Ивановой, Новеллы Матвеевой… Но и напечатал многих. Я ему очень благодарен за подборку поэтов из студии «Кипарисовый ларец», за подборки Владимира Соколова, Игоря Шкляревского, Ольги Кучкиной, Эльдара Рязанова, Татьяны Бек...
У Будникова хватило ума и дальновидности не зарубить этих поэтов. Спасибо.
Я готовил эти подборки с большой любовью.

Больше всего времени и сил я, как уже писал, отдаю «Семье», которая платит мне копейки. Платят мне здесь мало, потому что я служу в «Мы» на ставке, а в «Семье» на полставки. Меня бы, конечно, взяли и на ставку, но по нашим законам такого делать нельзя. И вот за гроши я тяну груз начальника отдела. Ибо мой шеф Миша Поздняев ушел в «Столицу» к Андрею Мальгину, а нового начальника нам пока не назначили.
Я сам набрал двух новых сотрудников. Сережа Теодорович ранее культурой особенно не интересовался, тем более его перевели к нам вообще из другого отдела. И он собирался уходить на ТВ. На тележурналиста его собственно и учили в МГУ.
Я написал главному редактору «Семьи» Сергею Александровичу Абрамову десятки заявлений об уходе. Главный все мои заявления порвал. Не отпускает меня, но и деньгами не помогает.
— А что я могу сделать? — говорит. — Закон. Когда Лиханов хотел меня сделать редактором трех изданий СДФ, так он писал письма в разные министерства, чтобы там разрешили мне получать хотя бы две полные ставки за три должности. Не разрешили. Так что, считайте, что работаете Вы здесь, а получаете там.
— Но я ведь здесь даже премии получаю ничтожные, меньше чем учетчики.
— Я понимаю, что Вы проиграли в моральном плане. Но переходите назад, а там оставайтесь на полставки.
— Кем?
— Надо подумать. Поговорите с Козловым (это зам главного — Е. С.).

Я поговорил с Козловым. Объяснил ему, что сия ситуация мне страшно надоела. В «Сов. секе» мне платят намного больше, а работаю я там намного меньше, чем здесь. Я фактически редактор отдела, а получаю полставки.
— Но ты же не хочешь взять отдел...
— А Вы мне предлагали?
— Я поговорю с главным.
Он поговорил. Передал мне его слова.
— Женя — талантливый человек. Но и недисциплинированный очень. Я вот его назначил как самого остроумного вести рубрику «Домовой», а он так и не написал до сих пор ни строчки.
Козлов как бы извинялся. Извини, мол, старичок, подвалил к Абрамову невовремя.
Подобных эксцессов с главным у меня было множество. Но он меня все же уважал. И я его тоже. Он всегда хвалил меня на планерках, шутил со мной. Я всегда был в поле его зрения.

Сильнее всего остаться Абрамов меня уговаривал, когда меня очень активно позвали на должность редактора отдела культуры в журнал «Молодой коммунист» (это нынешние «Перспективы»).
Я прошел все собеседования — на уровне ответственного секретаря, зама главного и самого Зория Грантовича Апресяна, который отнесся ко мне со всей душою и даже называл по имени-отчеству.
Зорий Грантович одобрил мои интервью, стихи, мою независимую манеру держаться. Так он выразился.
Он говорил:
— Если нужно переводное письмо главному — я напишу. Если он, конечно, не будет отпускать. Или позвонить?
Я попросил время на раздумье.
Потом мне позвонил ответ. сек. Дал телефон Апресяна. Он, дескать, ждет звонка.
Я позвонил:
— Это Евгений Степанов.
— Да-да, Евгений Викторович. Когда выходите?
Я попросил еще время на раздумье.
Абрамов про это прознал.
— Женя, я знаю, что Вы собрались уходить. Но я бы этого не хотел. Мне с Вами работается хорошо. Вам со мной. Зачем Вам уходить? Вы делаете здесь, что хотите! Единственное, что я Вам не даю, так это стихи печатать. Но можно перейти на полставки в журнал «Мы», заниматься там стихами. А что Вы будете делать в «Молодом коммунисте»? Какая у них там культура? Я понимаю, Вас бы позвали на должность редактора отдела поэзии «Нового мира», тогда — да. Но «Молодой коммунист»… Подумайте, даю два дня. И подумайте насчет «Мы». Я устрою.
И, действительно, порекомендовал меня Будникову. Мы пообщались немного. Я начал на него работать. Притащил ему несколько подборок живых классиков.
Геннадий Васильевич предложил мне возглавить отдел.
— Смотри, старик, ты — редактор отдела, автоматически член редколлегии (наврал. — Е.С.), да и бабульки другие. А в «Семье» оставайся на полставки.
Я согласился. Потом долго происходила торговля между двумя редакторами, где я буду работать на полставки.
Абрамов сказал:
— Мы, Женя, заключаем с Вами джентльменское соглашение, что Вы и на полставки будете работать, как прежде.
Что мне оставалось? Я согласился.
Абрамов с Абрамовой Светланой Ивановной (это наш серый кардинал, однофамилица главного) напомнили о том, чтобы я написал заявление на полставки.
Я стал пахать за сто десять рублей. По-прежнему, как лошадь.
Кстати, я написал заявление о том, чтобы меня зачислили на полставки старшего лит. сотрудника, а Светлана Ивановна меня оформила на полставки просто лит. сотрудника. Бог ей судья.

Однажды ко мне зашла в «Семью» Ольга Андреевна Кучкина, славная, красивая женщина, поэт и критик. Я хотел напечатать в «Мы» ее стихи и статьи в «Семье».
Понес Абрамову, чтобы он прочитал.
Сергей Александрович сидел почему-то не у себя, а в приемной.
— Привет, Сережа! — сказала Кучкина.
— Привет, Оля! — сказал Абрамов. — Каким ветром?
Я:
— Да вот хотим стихи и статьи напечатать...
— Бог в помощь.
Он улыбнулся своей странноватой улыбкой.
— Женя, ты почему раньше Кучкину не приводил?
Я что-то пробормотал как всегда невнятное.
Кучкина:
— Женя — мой ученик. И как благодарный ученик — учителю...
— Бог в помощь! — опять повторил совсем не религиозный Абрамов.
— А ты и здесь главный? — Кучкина имела в виду «Мы».
— Формально нет, но вообще-то — да! — сказал правду Абрамов.

Случалось, что я подводил редактора.
Я сделал интервью с женой английского посла леди Брейтуейт. Не стал визировать. И, естественно, наделал уйму ошибок. Назвал, в частности, известного врача и альтруиста Виктора Зорза — Виктором Зорро. Помните, фильм такой был про благородного разбойника Зорро?
Абрамов сам толком не знал, как фамилия этого Виктора. Но одна читательница «Семьи» прислала письмо, где раздолбала всю нашу редакцию в пух и прах. В частности, и за эту ошибку.
Абрамов дал мне команду найти в печати хотя бы одно упоминание Виктора Зорро.
— Завтра жду.
Я, конечно, не нашел. Но, слава Богу, Абрамов эту тему больше не поднимал.

Писать дневники и мемуары — странное занятие. Помнится только хорошее. В основном — как тебя хвалили.
Я не исключение. Тоже помню только хорошее. В частности, как Сергей Абрамов нахваливал меня. В основном за мои интервью, которые я публиковал почти в каждом номере.
Когда он нахваливал меня, то говорил: «Женя, Вам не надо этого слушать, выйдите!»
Но уж, конечно, я в таких случаях уши не затыкал.

Я подготовил к печати в журнале «Мы» стихи Ольги Кучкиной.
Будников прочитал и сказал:
— Это одна из лучших наших подборок. Но ты ей об этом не говори, чтобы не зазналась!
Потом подоспела верстка, с которой вдруг ни с того ни с сего решило ознакомиться его Превосходительство г-н Лиханов.
— Что это такое?! — возмутился г-н Лиханов. — Кучкина?!
И подверг суровой критике работу главного редактора.
Главный редактор потом, разумеется, подверг критике меня. И добавил:
— Все-таки лучшая у нас подборка Игоря Шкляревского. А Кучкина... Ты же понимаешь, они вместе с Лихановым работали в «Комсомольской правде». И, естественно, у них сложные отношения. Ты, что, не знал?
— Нет, конечно. — соврал я.
Хотя Ольга Андреевна меня обо всем предупреждала.

Еще я работаю по-совместительству преподавателем в Институте молодежи. Читаю лекции, веду семинары по журналистике.
Очень здорово быть молодым преподавателем, особенно когда уезжает жена...
Ходят к тебе студенточки на занятия — красивые, роскошные, незакомплексованные.

Будников сказал:
— Женя, ну я же вижу тебя насквозь. Ты человек сверхимпульсивный, эмоциональный. Легко загораешься и легко гаснешь. И я боюсь ставить твою «Телегу жизни» (я придумал новую рубрику в журнале), сделай еще пару выпусков и тогда — поставим.
Хитрый мужик Будников, но мудрый.

Мне позвонил некий Дима Болотин из АПН, посредник какого-то французского журналиста, пожелавшего (какой барин!) посотрудничать с «Сов. секом».
Дима попросил связать этого журналиста с Ельциным, Калугиным...
— Нет проблем. Но один вопрос: «Что буду иметь с этого я?»
— Я не знаю, но Ольга Семенова (это дочь нашего Юлиана) сказала мне, что уже обо всем договорилась.
— Я об этом не знаю. И в любом случае — если я работаю бесплатно — значит, я себя не уважаю.
— Я все французу передам. И дам твой телефон (он как-то сразу перешел на ты, хотя разговаривали мы второй раз в жизни).
— Да, будь любезен.
Расстались мы по-доброму.

Рассказал своему старшему товарищу, пародисту Сан Санычу Иванову о нашем новом редакторе отдела культуры, который ранее писал в основном на криминальные темы.
Иванов даже не засмеялся.
Это и вправду не смешно.

Ко мне частенько приходила на работу в «Семью» одна моя студентка, Лида К., милая славная девушка. Я к ней испытывал добрые чувства. Она хотела писать, но у нее ничего не получалось. Заметки о культуре — о выставках, театрах, музеях — выходили какие-то вялые, неинтересные. Я уже не знал, что делать. И вдруг я узнал, что Лида по профессии — технолог-винодел.
Я тут же заказал ей в газету статью о том, как правильно гнать самогон и брагу.
Лида написала. Получилось очень интересно. Мы сразу напечатали.

Сидели с Настей весь день дома. Мать учится на курсах гидов-экскурсоводов. Забавлял девочку как только мог. Лишь бы она не визжала. Не то что пописать, почитать не удалось. Не смог даже еды приготовить. Ни себе, ни ей.
Настюшка вцепляется, как клещ. И не отстает.
Показывал ей фокусы. С мячиком, например.
— Настя, где мячик? Вот он у тебя за ушками.
И достаю мячик из-за ушка.
Она поначалу хохотала. Как это, мол, странно.
Но я, как всегда, переусердствовал.
— Настенька, мячик вот. Из ушка растет.
Как она заревет:
— Не хочу, чтобы мячик из ушка рос. У меня ушко маленькое. А мячик вырастет — станет большим.
— Ну, пусть растет из попки.
— И из попки — не пусть.
Так мы перестали играть в мячик.

В голодном девяностом году я познакомился в Москве с одним уникальным человеком. Я делал с ним интервью для газеты «Совершенно секретно», где тогда по совместительству работал. Человека звали Алекс Москович. Он тогда вовсю занимался у нас бизнесом, жил полгода в Москве, полгода во Франции. А его прошлое носило отчетливый отпечаток сенсационности. Он в свое время был замом мэра Парижа, возглавлял полицию французской столицы, личную охрану де Голля.
Общение с этим человеком приносило мне много радости. Во-первых, потому что г-н Москович всегда кормил бедного журналиста, в том числе бутербродами с икрой... А во-вторых, потому что некоторым его фразам и сентенциям мог бы, по-моему, позавидовать даже Бабель.
Например. Ему звонят коммерсанты из Вены, предлагают какую-то сомнительную, на его взгляд, сделку.
Алекс говорит:

— Чудаки... Я тоже могу продать Эйфелеву башню, но поди ее возьми...
*
— Я не верю никому и ничему. До тех пор, пока дело не свершилось.

*
— Голова между нога.
И т. д.

Много лет прошло — с тех пор мы не виделись. Хотелось бы, чтобы у милого господина Московича все шло нормально.

Москович пригласил меня на обед.
После обеда поехали на встречу с внуком де Голля — Жаном.
Но дело не в де Голле, а в обеде.
На нем еще присутствовали профессор Владлен Сироткин, комментатор ЦТ по Франции Георгий Зубков, который тут же пригласил меня сотрудничать с его новой газетой.
Наелись от души.
Москва голодная, а тут: салатики, колбаска, ветчинка, икорка (как же без нее!), холодная водочка из холодильника, короче, все, что душе угодно.
Александр Алексеевич буквально заставил меня положить себе икорки.
Ох, и поел.
Потом Москович куда-то вышел.
Зубков тут же налетел на икру.
— Надо есть, пока дают. Хотя и непривычно все это, отвыкли мы уже...

Избили Мишу Поздняева. Непонятно за что.
Ездили с его женой Олей к нему в больницу.

Теперь избили и Логвинова Игорька, сотрудника «Семьи». Избили, раздели, все отобрали.
Заходил Леха Сергеев.
— Я всю жду, — сказал он, — когда на Степанова, боксера-разрядника, нападут. Он тогда за всех вас отомстит.
Я ничего не ответил.

В «Семье» у меня появилось много друзей. Миша Поздняев, Сережка Теодорович, Саня Вулых, Саша Алешин.
А вот Лену Х. я недолюбливал.
Она однажды взяла у меня в долг книжки и деньги. И не отдала. Вернула потом какие-то другие книжки. Не мои.

Фотограф еженедельника «Семья» Игорь Флис в девяностом году сделал фотоочерк о колонии для несовершеннолетних. И опубликовал в газете очень много печальных снимков. В том числе — фотографию главного героя очерка — какого-то необыкновенно грустного подростка (не помню уже, как его фамилия). Рядом с фотографией на газетной полосе была, разумеется, напечатана и фамилия автора фоторепортажа — Флиса.
Представляете — газетная полоса, на ней фотография измученного жизнью подростка. И подпись — фото Игоря Флиса.
В скором времени в редакцию стали поступать сочувственные письма. Добрые русские люди писали примерно так: «Ах, как жалко бедного Игорька. Флис, держись!»

Если бы меня спросили, какие п о л и т и ч е с к и е произведения меня потрясли в последнее время, я бы сказал: «Букварь!»
Открыл его совершенно случайно, решив позаниматься с племянником Витюшкой, пошедшим недавно в первый класс. Открыл — и поразился! С первых же страниц этой малышкиной книжки читаешь: «Ты (первоклассник. — Е. С.) научишься читать и писать, впервые напишешь самые дорогие и близкие для в с е х (разрядка моя. — Е. С.) нас слова: мама, Родина, Ленин».
Ну, неужели и впрямь псевдоним политического деятеля — одно из самых дорогих для ребенка слов? Неужели такое же дорогое, как, скажем, бабушка, дедушка, брат, сестра, дядя?
Почитаем, однако, дальше. Как вы думаете, какие слова, прежде всего, должны заучить шести-семилетние мальчики и девочки? Лозунги! Так считают составители букваря тов. Горецкий, Кирюшкин, Шанько. Такие, например, «СССР — страна мира и труда» (интересно, а в Нагорном Карабахе, в Тбилиси, Воркуте... тоже по такому букварю учатся?), «Слава КПСС» (а почему не Демократической России, например, или не какой-нибудь партии зеленых, ведь шестая статья конституции отменена!).
А чьи же портреты в букваре? Ну, разумеется, Владимира Ильича, Карла Маркса...
Словом, прочитают ребятишки этот «Краткий курс», извините за описку, букварь, и будут политически «подкованы» на все сто.
Самое же удивительное в букваре — год издания. Издательство «Просвещение» подарило этот «шедевр» детям в 1989 году (год назад). Но разницы между тем букварем, по которому учились мы, «дети застоя», и тем, по которому учатся «дети перестройки» (или «времени глубоких перемен в обществе»), похоже, нет никакой.
Когда же мы, наконец, начнем жалеть детей? Когда поймем, что добрая бабушка дороже внуку, чем любой политик, даже (тем более) Ленин?!