Главная страница Главный редактор Редакция Редколлегия Попечительский совет Контакты События Свежий номер Книжная серия Спонсоры Авторы Архив Отклики Гостевая книга Торговая точка Лауреаты журнала Подписка и распространение |
Свежий НомерКнижная полка Эмиля Сокольского«Сквозь тишину: Антология глухих поэтов России»
М.: 2015. Книга издана на отличной бумаге, приятно в руки взять! Вышла на средства Общероссийской общественной организации «Всероссийское общество глухих», составитель — Ярослав Пичугин, в стихах которого есть много проникновенных строк, словно возникших из самой природы. Для неслышащих россиян — особенно для литераторов — издание наверняка представляет большой интерес. А для остальных? Глухие ли поэты, слепые, — что это дает поэзии? Лично мне? Невольно вспомнился случай, о котором рассказал мне однажды певец Анатолий Шамардин, речь шла об оркестре Алексея Горбатых, работавшего в Москонцерте в 60-70-е годы. Как-то Всероссийское общество слепых решило устроить у себя праздник для своих членов, незрячих рабочих, и руководство Общества обратилось к руководству Москонцерта: не пришлете ли музыкантов, чтобы они выступили с шефскими концертами? «Мы можем предложить вам оркестр Горбатых, — откликнулось руководство Москонцерта». Руководство Общества слепых решительно запротестовало: «Ну уж нет! Зачем Обществу слепых оркестр горбатых? Мало нам слепых, не хватало еще и горбатых…»
Но смех смехом, а ведь собрание авторов, объединенных по «инвалидному» признаку, вызывает схожую реакцию. И книга, конечно, эту реакцию оправдывает: в ней много откровенно слабых стихов; впрочем, есть и неплохо, с чувством написанные. В основном, авторы пребывают строго в рамках классической традиции; здесь и пейзажная лирика, и нехитрые размышления о жизни, иронические, шутливые стихи, встречаются краткостишия в «японском» духе. За редким исключением — ничего выдающегося… Но что для меня в этой книге — на фоне стихов скромного уровня — ценно? Проникновение в мир неслышащих, в их переживания своей глухоты! Андрей Андрейкин воспринимает ее как трагедию: Крест глухоты… Труднее жить,
Тепла искать и не остыть На жизни празднике чужом, Где каждый взгляд — удар ножом. В холодном мире шумной тишины, Где люди-рыбы раскрывают рты, Но вместо звуков — слуха миражи. Слова так часто смысла лишены!.. О, мир, твои мне милые черты Искажены… Вот и думаешь о глухоте как о безутешном горе. Однако глухая Татьяна Нужина смотрит на жизнь совершенно иначе:
У мира тишины свои проблемы.
Вам кажется, что все для нас молчит? Неправда! Ведь картины тоже немы, Но холст живет и чувствами кричит. <…> И в тихом мире молнии сверкают, В нем песнь любви и нежности звучит. Мы знаем все, что слышащие знают, И сердце так же слышимо стучит. И вторит ей Елена Шипилина:
Нужен ли слух —
радость увидеть? Мои глаза все слышат! Нужен ли стих — радость услышать? Мои уши все видят! Но теперь о более важном — собственно о поэзии.
Выше я сказал: «за редким исключением — ничего выдающегося». Исключения имеются. Помимо отдельных пичугинских строк, есть в книге два интересных имени. Прежде всего — мелодичный Сергей Шпильман; я сначала удивился: как он слышит «несказанно-волшебные звуки», почему у него листья «обреченно и сухо шуршат», почему «скулит бездомный ветер у дверей»; а потом в сведениях об авторах прочел, что Штильман — не глухой, а слабослышащий. Вот одно из его стихотворений, тихое, как вся антология: Подумать, помолчать, пока все в мире спят.
В комок свернулся мир — нахохленная птица, И длится за окном неспешный снегопад, Который никогда уже не прекратится. Подумать, помолчать, пока растет трава И миром правят сны, что властны надо всеми, Покуда в тишине рождаются слова, Внезапные, как дождь, бесплотные, как время. И другой автор — Игорь Габибов; вот вроде и безыскуснейшее стихотворение, но как психологически точно сказано о любви!
Мне приходилось не однажды
По улице твоей бродить. Как пересохшему от жажды, Твой воздух ненасытно пить. Когда я шел на шумный рынок, Незримо ты шагала вслед И оставляла от ботинок. моих, твоих — единый след. Остальное у Габибова — наивно по стилю и как бы написано «по случаю». Но достаточно мне и этого улова.
Павел Тимофеев, «Агенты разных держав»
[б. м.]: Издательские решения, 2015. Стихи вологжанина Павла Тимофеева — сплав «приземленной» реальности, реальности возвышенной, простой разговорной речи, романтических вздохов — иногда с примесью иронии. Автор любит и пофантазировать на темы русских сказок, переходит на рэповую скороговорку. Иносказаний, игры в «наивность стиля», экспромтных вещей, словно бы сочиненных в процессе дружеского шутливого разговора, у него предостаточно. Впечатления от книги складывается такое, что написаны стихотворения в разное время и в разном настроении и предстали перед нами в перемешанном виде. У иных авторов такая мозаика говорит попросту о неумении составлять сборник (да, для этого нужен особый талант), у Тимофеева — мне видится другое: автор предпочитает неожиданности. Он способен говорить разными голосами, и я как читатель не могу угадать, какой голос услышу в очередном стихотворении. Вот один Тимофеев, деловой: «Череповец, своей оцинковкой/ Ты крышуешь практически всю страну./ Я поражен подобной сноровкой,/ Как говорится, глотаю слюну». Вот другой, болеющий, кашляющий: «И сижу, с ума схожу, гляжу в окошко,/ Чай в стакане без конца мешаю ложкой./ И бредет в окне луна своей тропою./ Невдомек луне, что болен я тобою».
И есть еще одна нота, северная, вологодская; она не очень характерна для Тимофеева, — но ведь тем самым стихотворение — неожиданно, в духе всего сборника! Вполне традиционное по исполнению, оно традиционно и по содержанию; нетрадиционна только концовка: она приземляет смысл, возвращает нас к «земному» автору, лишь на несколько мгновений позволившему себе помечтать. Удивительный лес над ленивой рекой.
В этом сказочном месте живет мой покой. Я туда иногда ухожу от беды, Его мягкие мхи тихо прячут следы. Его стройные сосны мне словно родня, Своим теплым кольцом обступают меня И бормочут смолистые сказки свои О заснеженных днях и о волчьей любви, О кукушкиных праздниках, о существах, Что живут лишь в туманах да чьих-нибудь снах. Как закатное солнце склоняет весы, Как я скоро уйду, посмотрев на часы, Как мой плот в океане моих будних дел, И я тот, кем я быть бы совсем не хотел. Как меня прибивает в иные места, Там плывут тихо реки, там шепчут леса, Там мне хочется скрыться в высокой траве, Но боюсь, этот лес лишь в моей голове. Александр Поповский, «Главное останется за скобками»
М: «Вест-Консалтинг», 2016. Скажу так: Александр Поповский — мастер разговорного жанра. Он словно бы пишет не задумываясь, у него постоянно в жизни что-то происходит, и он торопится это запечатлеть; например: «Извлек аккуратно все то, что хранил в тайнике…», «Сошел благодатный огонь. И картофель взошел»; «Поочередно становлюсь на пятки —/ Так меньше раскаленный жжет песок», и вот такими пустяковыми событиями полна вся эта книжка в 52 страницы. Ее читаешь — и отдыхаешь, понимая, что есть время для «духовного труда», а есть — для того, чтобы просто поваляться на диване. Поповский местами напоминает мне Николая Глазкова, пишущего «не всерьез», а представляющего собой антипоэта — то есть имитирующего поэзию, играющего с ней. Но стихи Александра Поповского далеки от серьезности не потому, что он уж сильно заигрывается, а потому, что автор, человек начитанный, хочет в стихи превратить каждое мгновение повседневности, представляя ее в добром и забавном стихотворном облачении. Иногда мне видится, что он в утрированной форме выражает стремление к образности, вышучивает само «мышление в образах», ну и себя заодно.
Летят в силки моих усов
Снежинки. От восторга — вою. И битый час с нуля часов Ношусь я с этой красотою. В глазах невероятный блеск — Мне мнится жизнь иного толка. И нет отбоя от невест По обе стороны поселка. К слову, «поселок» применительно к автору можно понимать буквально. Александр поповский живет в поселке Первомайском Челябинской области, — что несомненно накладывает отпечаток на стихи: в них нет надуманной сложности, а есть, напротив, отказ от мастерства в пользу рифмованной простодушной речи, приправленной юмором и самоиронией «обычного мужика»:
Пылится зонтик в гараже —
Перед грозой я безоружен. Все хорохорюсь, но уже Реально никому не нужен. Мой неуместный эпатаж. Пора, без белого каленья, На свалку выбросить багаж Такой, а вместе с ним — сомненья. Пуститься тут же наутек, Ругаясь бранными словами, Пока стремительный поток Не вымыл почву под ногами. Из современных авторов наиболее близкий Поповскому по восприятию жизни — поэт Владимир Салимон. Но Салимон человек городской, он сдержан в словах. Поповский — по-домашнему распахнут и по-крестьянски энергичен:
Бурлит село, вовсю ревет в овраге
Взбесившаяся талая вода. И брага подпевает ей во фляге, Поскольку скоро празднеств череда. <…> Чтобы талой воде подпевала брага — тут нужно особое ухо; спасибо, что есть Александр Поповский!
Виктор Каган, «Отражения. Стихопроза»
Baltimore: «Hanna Concern Publication», 2016. Книга задумывалась так, чтобы и стихи и авторские художественные фотографии были в ней единым целым. Но разве стихи не самодостаточны, разве они нуждаются в иллюстрациях? Конечно же, нет! Но здесь фотографии от стихов не отвлекают и не служат им довеском, украшением, потому что сами являются поэзией и создают на странице, соседствующей с каждым стихотворением, дополнительное пространство тишины; так мы сидим с книгой, читаем стихи и время от времени отрываемся от них, задерживая взгляд на сетчатой листве в игре светотени, на грубо-узорчатой коре деревьев, на случайно присевшей на ветку птице… В этот сборник Виктора Кагана вошли только его рифмованные стихи; они спокойны и грустны, — впрочем, как все, что пишет Каган. Состояние природы — как правило, осенней — гармонирует с душевным состоянием автора, раздумывающего о течении времени, о жизни, о смерти. В каждой строке природа и поэт — единое. «Над бледной осенью не дым, а дымки тень», — начинается первое стихотворение, и эти строчки сразу переносят нас в живую природу, душа на них откликается мгновенно — и самой интонацией, и слегка волнующим штрихом: не дым, а дымки тень, — так, на полутонах, и дальше будет живописать поэт свои зрительные впечатления, вызванные, быть может, одинокими прогулками. Но тут же, во второй строке, идет возвращение к человеку: «Еще не жгут ни листья и ни память»… Можно сказать так: стихи Виктора Кагана — «это памяти шепот об ушедшем былом», в который вслушивается поэт; настоящее в них — только «Лохматое небо./ Промозглая осень./ Точеная графика зимних решеток», только — гуляя «Вдоль Мойки… вдоль Фонтанки… не спеша…/ Пить воздух из небесного ковша/ по-питерски слоистый, как когда-то,/ настоянный на корюшке, весне,/ и думая, что все это во сне,/ щекою ощущать тепло заката…»
«Осенняя томительная боль» — строка из другого стихотворения; но не одна боль, не одна грусть в этой книге; приведенных выше строк достаточно, чтобы почувствовать и в боли, и в грусти — радость тихую дышать и жить, сладость, благодать. «И если не поем, когда нам больно,/ Зачем и жить, и чем, скажите, жить?» Конечно, острота переживаний — от трагичности самой жизни, стремящейся к концу, — и этому в стихах посвящено немало строк, в том числе — в том стихотворении, которое я отношу к одному из лучших в сборнике: Вот так, по одному, уходим в никуда
Или, верней, туда, где стыло место наше. И не хватает слез. Лишь талая вода Да под ногами вечной грязи каша. <…> Поминки отшумят. Посуду по местам. Но пустовать местам, где вы всегда сидели. А завтра, может быть, мы тоже будем там, Где вы без нас вчера осиротели. И ветви на ветру скребутся о стекло. И среди ночи память молча будит. Что было — то прошло, растаяло, ушло. Что не было — того уже не будет. А воробьи в снегу выклевывают хлеб, Как выклевала жизнь отпущенное время. И мир вокруг прекрасен и нелеп. И невесомо расставанья бремя. И снова длится жизни круговерть. Мы с кладбища пришли не те, что уходили. Как птица на плече, щекочет щеку смерть, А на другом плече жизнь расправляет крылья. И — перекликающаяся строфа из другого стихотворения:
Разве мало, что душа
жизни трепетно внимала и внимает не дыша, и вздыхает: «Мало. Мало»? Стихи Виктора Кагана — тревожащее сердце сочетание печали и радости, горя и надежды, сумерек и ясного света.
Все не беда — и то, что жизнь одна,
и то, что рвется, как назло всегда, где тонко. Хватило б только сил поднять бокал вина и женщину обнять, и приласкать ребенка. |