Свежий Номер

№ 8 (46), 2008

Он пишет о мимолетностях, мимоходностях: о том, собственно, из чего и состоит Вечность: секунд, долей секунд. Но вечность Андрея Коровина — вовсе не то ледяное словечко, которое складывал Кай в замке Снежной королевы. Его вечность очень искренна и чувственна. Это источник, из которого можно и должно пить, устав от поэтической жажды — жажды, разумеется, по живому слову, пусть и в формате MS Word.
Пить — и не захлебнуться: «ты будешь пить белое испанское вино // гладить рыжего вертлявого сеттера // и поить чаем нашего малыша и малышку // а я буду пить черный гавайский ром // курить черешневую трубку с вишневым табаком // и говорить тебе стихи о том, как я люблю тебя // а чаще молчать…».

В стихотворении «Наш остров» лирический герой (пусть так; далее л.г.) мечтает о том, как подарит возлюбленной маленький необитаемый остров без места на карте, затерявшийся в океане — и тогда «в наших глазах будут плавать большие красивые рыбы // кораллы и водоросли будут расти в наших глазах», и тогда — о, чудо! — «мы будем гладить океан, как ребенка, по голове»: нежная метафоричность (если такой «не бывает», точнее, «так не пишут», то теперь, говорю вам, т а к пишут, потому как э т о — е с т ь) — дубль после скобки: итак, нежная метафоричность, легкая, как пушинка…
В цикле «Ольге. После любви» есть стихотворение «Одержимость», в котором автор констатирует совсем, на первый взгляд, не по-мужски*: «нет ничего страшнее нелюбви», а в несколько ироничном «Про девочку Олю» л.г. просит вытащить из сердца возлюбленной черный камень, голосом которого она поет колдовские песни — увы-увы, сие невозможно: «Ответил мне тролль: — А без камня — // Не девочка Оля она».
Пересказывать его тексты, как и любые другие, впрочем, лишено смысла. Как можно пересказать/перевести с русского на русский, например, «Время Анны» — не самое интересное сочинение Андрея, которое, однако, дочитываешь до конца из-за одной только фразы «Анна души моей?»… Эту фразу, эту Анну — далее читать Веничку — так и хочется н е м е д л е н н о  в ы п и т ь: мне, например.
Вообще, стихи Коровина лучше читать ночью — проверено. То есть, в светлое время суток они тоже  в х о ж и  в кровеносную систему того, что называется душа (она же — анима, она же…), однако… Копируя из Сети тексты этого [пред]последнего романтика да в тот же понедельник — сверим календари: 21 апреля  с.г., — так и хотелось поспорить с тенью А.А.А. насчет хрестоматийного «21-го»: и пусть очертанья столицы и были «во мгле», назвать одного из проводников мыслеформы (не будем показывать пальцем — см. выше) «бывает любовь на земле» б е з д е л ь н и к о м** едва ли возможно. Стихов у него — море разливанное: спорить же о количестве и качестве сейчас не будем. Если я нажму, например, в машинке мозга на кнопку «желчный критик», то найду в некоторых текстах этого талантливого поэта немало огрехов, и тут же «распну» (за, скажем, частенько появляющегося ангела/ангелов или, например, рифму «любви-в крови» в стихотворении «Алхимия осени»: «кленовопленные алхимики любви, // мы ищем золото у осени в крови» — etc.). Андрею Коровину есть, как и любому пишущему, «над чем работать» — необходимо быть к себе более придирчивым (иначе это сделают другие, и поделом), однако вместо яда хочется уже благовоний, а потому скажу лишь, что среди гальки, брусчатки, щебенки, фианитов и цирконов его виршей попадаются подчас и изумруды, и топазы, и сапфиры, и разнокаратные бриллианты. Такие, например (начало «Зимних сумерек»): «Разбиты сумерки зимы параличом. // А солнце плавает у Бога за плечом…» — но вот дальше, в третьей и четвертой строках, увы, не то — особенно это касается рифмы «жучки-лампочки»: «Лишь электричества небесные жучки // Висят на ниточках, как будто лампочки». Снова листаю — и снова драгоценность, и тут уж без «увы» — просто «ах»: «Скажи: изюм. Скажи: меня спаси. // Какой Господь покажется вблизи // За перекрестком вымысла и смысла? // Как назовешь — так будешь и роптать. // Лишь имена дано нам выбирать. // …и пауза на небесах повисла. // Ты всемогущ. Ты — Бога называл. // Любое слово — что девятый вал — // Способно и родить, и уничтожить. // …а Бог с улыбкой смотрит на тебя, // дитя свое безумное любя // и знает, что иначе быть не может» («Слово» из цикла «Не по календарю»).

Бог его лирики — Любовь, потому как только «любовь может взорвать этот мир // этот чертов мир бюргерского благополучия». Однако поэт с горечью констатирует, что… «любовь — это болезнь // а здоровье — это семья // регулярный секс // дети пеленки кастрюли // уплата налогов и по выходным в церковь»: да, давящие тиски социума прижимают «к ногтю» так называемую человекопружину, но при первой же возможности она «выстреливает», а энергия сего «выстрела» может проявиться в каком угодно обличье — буквы ли, звука, линии, поцелуя воздушного — и глубокого… да мало ли чего? «…там, где воздух разлит над землей голубою спермой…» («Про птиц»). А в стихотворении «Жизнь в стиле light» в л.г. пульсирует, пытаясь выйти наружу, иная чувственность: «…женщины кончают на ином языке // и их соцветья иначе пахнут» — но она, чувственность эта, является лишь сменой декораций: теперь не Оля-Алена-Маша, но Хельга-Ванесса-Джейн, и необходимость подобной «замены» обусловлена безостановочным стремлением ощущать пусть иллюзорную, но все же полноту жизни. Впрочем, секс — не все, и потому л.г., любящий, как ни высокопарно прозвучит, но едва ли не всех женщин мира, собирается «молиться // да-да молиться // за тех и да, за других».
Контрастный душ — стилизация «Про жену» (шотландская народная песня), где мизогиния не то что не завуалирована, а задорно воспета — это единственное, возможно, из известных мне стихотворений А. Коровина, где он так циничен и весел одновременно: жена предстает как некий символ беды (что, в общем, не лишено здравого смысла) — герой готов, скорее, пойти на войну, чем «окольцеваться»; одним словом, не дай Бог снова «жениться на своей жене» — этакий бальзам на раны разведенных и сочувствующих; впрочем, читать «Про жену» имеет смысл, пожалуй, уже собираясь в загс, а еще лучше — на первое свидание, едва закончив прихорашиваться перед зеркалом. И, тем не менее, в стихотворении «Котенок с содранной кожей» л.г. сравнивает себя именно с таким вот зверьком — жена-то ушла…

Увы и ах: любовь сменяется привычкой, привычка перерождается в усталость, усталость — в равнодушие. Что делать, чтобы не захлебнуться им? Несмотря на все «на», л.г. Андрея Коровина призывает любить — причем призывает именно самого себя: к счастью, этому лирику чужд пафос предсказуемой — и потому убийственно скучной — массовости.
Итак, любить. Женщину, Природу, Бога — и божественное в себе самом. Даже находясь за чертой плохо скрываемого отчаяния — даже за тем, что называется «отрицательными числами», поселившимися в душе (она же анима, она же...). Однако даже т.н. «черные строки» не оставляют после себя горького послевкусия — в коровинской лирике есть то, что называется простым словом «свет». Я не сторонница поисков «света в конце туннеля» применительно к литературе (есть тупики, выход их которых порой, увы, только через окно, как ни крути: еще подумаешь, в чем большая сила — остаться жить или с д е л а т ь  ш а г) — однако здесь он, свет этот, просто лучится, естественным образом сочась из каждой строки, слога, фонемы, если угодно. Коровин — поэт действительно светлый. Даже если так не думает… да и не надо ему «лишнего» думать — надо писать! Что он и делает: «любовь — вот единственная ценность // ради которой стоит устраивать революции // любовь — это и есть революция // объявите всему миру, что вы любите // и посмотрите, что из этого выйдет // сотни уродов разорвут вас на части // испепелят вашу душу и пустят по ветру // а все потому, что они сами не умеют любить» — автор мысленно сжимает кулаки, но, возможно, в глубине души как раз жалеет «сирых и убогих», неспособных воспринимать/транслировать самое важное чувство на свете.
Любовь — не обязательно плоть и кровь. Любовь — без умаления плоти и крови, впрочем, — прежде всего духовность (хоть и сторонюсь сего слова, ибо затерли, да без него никак) и ощущение как собственной целостности и независимости, так и принятие целостности и независимости другого «я». Духовность в любви возможна лишь при условии, что обе личности самодостаточны (двух ущербных половинок, под видом ч у в с т в а прикрывающих собственную несостоятельность, просьба не беспокоить): именно об этой ценности, «ради которой стоит устраивать революции», и пишет Андрей, маскируясь, впрочем, телесностью. Но, как осознает его л.г. — мятежный, мятущийся, искренний, ранимый, скрывающий периодически под маской нарочитого цинизма тончайшие движения души собственной, не предназначенные для других, — плоть без анимы мертва. А потому…  «любовь — это единственный шанс на спасение // тех, кто к нему готов // только любящие войдут в Царствие Небесное глаголю вам // изыдите те, кто стяжал и искал удовольствий».

Отношение к женщине — тема особая. Л.г. Андрея Коровина действует исходя из импульса: кажется, он любит каждую — каждую — каждую женщину: «Оля-Алена-Маша… Хельга-Ванесса-Джейн», «ах Иветта Лизетта Мюзета // сон ли в руку в руке ли стакан» — то же самое и в стихотворении «Лунный джаз»: «Полина… Нелли… Ольга… Анастасия… Марина…» (так вот думаешь, а начни какая-нибудь ева адамовы-то имена в вирши вплетать, назвали бы ее р о м а н т и ч н о й? Смайл после вопросительного приветствуется). Или: «занеси меня в свой донжуанский список // пусть я буду сотым десятым первым» (здесь, кстати, тень Есенина скользит: разве нет?.. есть в одном из циклов и т.н. «бродская» строка»: «она любила меня, а я стеснялся», хотя, конечно, А.К. не стремится никому подражать — по крайней мере, явно). Мысль, что какая-то из них не станет е г о, «сводит меня с ума»: л.г. видит в метро девушку, а потом выходит за ней на «Белорусской» — однако следы беглянки теряются несмотря на охотничью прям-таки прыть преследователя: это-то и провоцирует на «Она никогда не станет моей…» — печаль тут, впрочем, скорее, несколько условная, так как речь идет больше о физиологии. Но существует и искусство для искусства: «Как тонок наст нетронутой любви! // Дыханьем дня его не продави»… одним словом, «зажигательный психостихоз», в котором «под неба вселенской копиркой // солнца белые груди хрустят» («Нижегородское»), — а отличается ли цвет этого самого неба от цвета Замоскворецкой линии, если «…а впрочем какая Испания // зеленая ветка метро»? Едва ли: с милой и в подземелье рай («Не про Испанию»). На самом деле, л.г. Коровина предстает обычно перед читателем в трех лицах: «и слинявши из галереи // Айвазовское море гулит // и повешены рядом на рее // дон кихот дон жуан айболит»: итак, сначала — рыцарь, потом — Казанова. На этом чаще всего «мужская роль» оказывается исчерпанной; здесь же неожиданно появляется «добрый доктор». Не он ли «измеряет женщин» китайскими колокольчиками? Не он ли считает главной в женщине историю ее души?...
В стихотворении «Имя Любовь» это чувство разлито по всему миру, причем даже, казалось бы, во взаимоисключениях: «скажите что ненавидите мои стихи // и я скажу вам что это любовь», которая для автора — все: и звезда, и стук колес ночного поезда, и чтение сонетов… Кажется порой, что «кроме Бога и возлюбленной, гор и океанов, любви и поэзии» (немало, не так ли?..) автору в этом мире «ничего не надо» («Я сотворяю мир»). Впрочем, так и должны жить поэты, заявляет неисправимый [пред]последний (надо ли и с п р а в л я т ь?) романтик Коровин, для которого «твои глаза: утро — день — вечер». А вот в стихотворении «Всплывай» он заходит совсем далеко, говоря о том, что «нет ни смерти, ни рождения, но только смена форм»: «Как тебе удается // каждый раз так удачно // менять свое тело // что даже я не узнаю тебя, // просто знаю, что это ты» —  можно ли  г л у б ж е? Вероятно.
Нужно ли?..

А вот строчки из «Зимы в Тарусе»: «на зубах проступает желтый анапест // валокордин зимы // утоляет сердцебиение смерти // положи под язык миндалину солнца» — или:  «вечером к службе // приходят верблюды снега».
Верблюды снега: метафоричность А.К. живая, не целлулоидная, не ради литературного «как» — радостно читать его стихи, даже самые печальные: радостно осознавать, что сердце этого поэта — а это п о э т — живое.
Среди множества картонных текстов, проходящих через мои руки, сквозь надуманные сюжеты и фальшивых героев, чувствам и словам которым не веришь, редко находишь что-то н а с т о я щ е е. К поэзии же Андрея Коровина применительно именно это слово.

И все-таки настоящий Коровин — вот он! «Закуришь сосновую трубку // Запахнет осенней строкой. // Полезешь к красотке под юбку, // А там уже кто-то другой». Сравнивая даму с растением, век которого не вечен, он очень тактично намекает мужчине: «Люби же ее, идиот!»

P.S.
…или все-таки здесь настоящий Коровин? — подайте-ка бинокль! — «легко мазурку танцевал», говорите? «Мазуречка, пане!» — «Мазуречка, пан!» — средь шумного бала, вы сказали? ах, кульминация?.. что-что?.. помочь можно только сильному?.. «Мазурка» Коровина? что-то? классика? а ф и г е т ь!..
«свободен только свободный вот и будь уходи забудь будь кем ты хочешь будь //
говорила вдали мазурка а я уже шел по небу».