Свежий Номер

№ 5 (67), 2010

блажь дорожная — ближе, ближе прочерк вилами на воде
бог не дожил — так те, что иже, всласть затеяли новодел
на раскопках, граненых градом, собираешь руками дым —
был бы гопник, а будешь гадом вечно пьяным и молодым
коль вменяют менялам влипших на просроченной лебеде
не вменяемых нас, но лишних на задворках чужих нигде —


там, где августа бисер меткий ссыпан в чрево черновика
где от дверцы открытой клетки ключ потерян, наверняка
там никто никогда не ропщет — глухо, немо, живи слепым
и прощать, и прощаться проще чаще осенью, был бы пыл
будет пепел — горючий, едкий — этот дольше, чем на века
ролевая игра — рулетка, блажь привыкших не привыкать


к полумерам и полустанкам — не остыть бы, устав стенать
ты опять заблудился, сталкер — там, за зоной, еще стена
там, где классики рефлексии чертят классики на песках
и не прыгают — ты спроси их, кем приказано не впускать
уцелевших во сне покатом, уцепившись — к спине спина
глянь, как стойко молчит под катом гуттаперчевая страна

Настоявшись на гулком перроне не вещих табу,
распиная по ходу следы на заезженных рельсах,
подгоняет сквозняк бестолковых метафор табун
до конечной, где падают звезды, срывая резьбу,
где подземное заперто эхо. И как ты ни целься —


попадешь в переплет, креозотом пропитаны дни,
стволовым серебром поименно расписаны пули —
мы обучены в голос молчать посреди трескотни
беззастенчивых судеб чужих — не бликуют огни
семафоров, ликуют пустые табло. Но — толпу ли


удивить ты пытался, маэстро подземных молитв,
прижимая бездарные сны поутру к турникетам?..
эсперанто потока, бездомный мой космополит —
гуттаперчевый бог тишины втихомолку смолит
трубку мира кумира тоскливо. Но дело не в этом.

Петроград-вертоград, память вечно текущего льда —
пусть крепчает, дичая, дрейфующих снов кали-юга,
пусть не всходит на Марсовом поле надежд лебеда,
пусть до талого паузу держит вода — не беда.
И свисти, не свисти, а мосты не свести, коли вьюга.


Незадачливый март тянет время за невский рукав —
обернешься, ан — нет никого, это сказка нон-грата,
это город прицельных дождей, и лукавь, не лукавь,
депортируя птиц из далекого их далека,
но в свинцовое небо впадает не твой эскалатор.


Коли некуда плыть — нечем крыть, умирающий снег
собирают слинявшие с белых холстов херувимы —
залатать бы колодцы твои, скоротать путь к весне,
но нестойки слова, даже те, что под занавес — не
бесконечны. И только отдельные — непоправимы.

Здесь такая сибирь выпадает порой на заре,
что хоть смейся, хоть точные рифмы цеди от досады,
все едино — Всевышний с крапленых пойдет козырей,
разменяет у джокеров сдавших поля косарей
и расставит посты по периметру Летнего сада.


Не придешь со щитом — на щите благовесть донесут
до хмельных часовых нашей вечно неполной колоды
и тогда не спасет междометий скупых самосуд
от горячечных снов наяву, на весу, да не суть —
этот город и сам словно сон, только больно холодный.


И пускай хоть атланты чугунными лягут костьми
поперек мостовых — все едино — all souls for sale!..
здесь такой мегаполис прополешь с восьми до восьми,
что уже не взойти, хоть какой троп ли, трап ли возьми.
Слышишь, cеятель вечного-млечного?.. Жни, что посеял.

Что до времени нам?.. как по году его ни вымаливай,
стрелки ни подводи — ускользает проворное чудище,
скрипнет старыми рисками на циферблате эмалевом,
и курантам кранты.
Только кажется — есть хоть чуть-чуть еще.

Я тебя попрошу —
не запомнись проспектом заплаканным,
оступаясь степенно в подтеках огней Староневского,
где у редких прохожих сердечные клацают клапаны,
и гудят до утра гуинплены, и спрашивать не с кого —

век который уже не взойдет из заветренной сырости
свора борзых теней на уклончивом небе камлающем,
да и что на озимом миру может запросто вырасти?..
Вон дрейфует моя кочевая звезда — мал-мала еще.


Ты приснись декабрем,
в календарь с долгожданными числами
волоча нерадивое счастье хоть силой, хоть волоком
по замерзшей воде ли, полями ли чистыми-чистыми
в волоокие сумерки, наспех подбитые войлоком,


где стареющий Бог разведет искрометное месиво,
суеверно застыв по колено в космической обрези,
и поди разбери —
то ли блажь этот снег, то ли месть его?..
На ветру для молитвы нужны образа, а не образы.

пространная дышит на ладан
страна под амбарным замком
но ты улыбнешься — да ладно
с ней не понаслышке знаком


да лишь бы хватило таланта
и было при жизни — по ком

капель рецидивом чревата
к заутрене вынь да положь
врача, чья несладкая вата
укутает улицы сплошь

а лучше — поставь запятую
стремясь не в строку потакать
и я что есть сил забинтую
в соленые сны эстакад

и осень, чья песня холопья
и город без лишних хлопот —
снижаются снежные хлопья
сгущается время из-под



небесной ладони повстанца
поровшего в прошлом порой
заветную ересь — останься
снег может быть тоже пароль

дано: километр 101-ый
плюс беглых следов кружева
швыряет хрустальные перлы
звонарь, не устав крышевать


заметных на черном залетных
осевших в скупой чернозем —
вон колокол словно зовет их
поставивших щедро на все


в отказ не ушедших, покуда
полна перезвонов казна
да бьется на счастье посуда —
не дольше, а дальше как знать


грести ли по темным аллеям
где прочерк, просрочен, висит
не по беспределу болея —
судьбой заплатив за визит

ни царства за то, ни коня им
смотрящий открыл вентиля
известным макаром гоняет
по-старому стилю телят


где вусмерть дороги месили
слетаясь на свет впереди
сбивались в шалманы мессии
не спрашивай, не береди


где родина в синем платочке
ни Крыма не сдаст, ни Курил
ни слишком горячие точки
в которых не сразу вкурил
за что между тем отметелит
устав по слогам донимать
мы — петли в твоей канители
небрежная родина-мать

потянет из сумерек волглых
с вещами на выход — забит
светило садится за Волхов
но вновь восстает из Оби

и на спор не скрою восторга
зардевшимся словом соря —
надежда приходит с востока
где, если дословно — заря

где айсберг плывет наудачу
под шелест хозяйских сутан
а здесь — безутешно судачат
застрявшие в льдинах суда

что альфа — ни зги, ни омега
на небе без звезд — не родня
три года здесь не было снега
три года + тридцать три дня

печеные сны печенега —
ни дыма всерьез, ни огня

вот только кого ни спроси я
на что белый свет променял
божатся — здесь тоже Россия
а стало быть — и про меня

На каком-то этапе сольются и шепот, и крик
в безупречное эхо, потянет из прошлого гарью,
и никто не ответит — за что и на что нам подарен
обесточенный город, где даже рассвет не искрит —
дело к осени, darling.

Дело снова к дождям, научившим нас страх кабалы
сонно путать с прогнозом погоды, и истово мерзнуть,
не оставив следов, уходить в гуттаперчевый воздух,
что беда, что вода, да по-прежнему жмут кандалы —
заменить бы, да поздно.

Прорастая Сибирью, сбиваясь с разменных «увы»,
постояльцы кедровых закатов, привычные к кляпу
нарицательных истин — вы поздно снимаете шляпу
перед звонким безмолвием, раз не сносить головы,
раз пошли — по этапу.

На какой — посошок?.. Наугад бы разбавить вино —
не живой ключевой, а обычной водой из-под крана,
вряд ли это побег — из себя, по московскому — рано,
по сибирскому — самое то… Слышишь, вызови, но —
не такси, а охрану.

Что бы там ни версталось впотьмах, а не спят сторожа,
стерегут, опрометчивых, нас — и от взмахов напрасных,
и от звона кандального — видишь колонну на Красном?..
до последнего за руки держат, а руки дрожат —
здравствуй, город мой, здравствуй.

Там — не верят слезам, здесь чужим не прощают обид,
Старый мост от влетевших по встречке все уже и уже,
приасфальтовый ветер с сомнением смотрится в лужи,
но залетные сны быстротечны, как солнце в Оби —
этот город мне нужен.