Главная страница Главный редактор Редакция Редколлегия Попечительский совет Контакты События Свежий номер Книжная серия Спонсоры Авторы Архив Отклики Гостевая книга Торговая точка Лауреаты журнала Подписка и распространение |
Свежий НомерПоэзия Союза писателей XXI века на карте генеральнойАлександр ПЕТРУШКИН
НЕМОЛОДАЯ ПАРА ТИШИНЫ
ПТАШКА И радость ласточки, и рукава садов,
и слово, что уловлено в садок, и жженья пятнышко на языке чернильном, в котором жизнь покажется недлинной, но спутанной, где нас воды глоток предожидает, ко всему готов, среди предметов, что поют из линий, где каменеет бледный Господин от нас содеянных из радости и льдин, и сброшенных, как мясо, сожалений — все это атом, что обнимет нас, и понесет в полете, через мрак в каком-нибудь созревшем мандарине, с женой моей, прозрачными детьми, которым мы все зренье возвратим жестокое, двойное, кем поднимем свинцовых ласточек мы в разрывной полет, где птаха с неба отрывает ход — срываясь в воздух, что собою пилит, где в кольцевых, как выдохи, стволах произнести не успевает «ах», но падает почти что без усилий, кем радостно падение садов — когда дыханье наше нас не ждет, в своем мерцая атоме мгновенном. * * *
Наскальный человек, живущий внутрь —
не соблюдая временную жуть, напяливает камень на пальто, улиткою, по имени никто, он совершает одиссею, путь — попробуй за него, как тьма, скользнуть и отразишься в вечности его, которая, как изморозь, в стекло сложилась вслед за пропуском твоим где дворники мигают с лобовым горячим задыханием ворон, что в трещинах тройных несут урон — когда-нибудь и я внутрь оживу тревогу принимая, как жену, пергамент, иероглиф и Урал — ни для чего, который здесь соврал. где камень, разрываясь, как орех запоминает птичий тонкий смех — и крутится внутри его спираль, как человек, который долго спал СТЕКЛОТАРА
Сергею Ивкину
Густы бутылки нашего дыханья,
которые — средь осени звеня — теряют все права на пораженье — в ее плавильне точного вина «Вина их высока — и это право хранить они устали» — говоря так — дворники и грузчики устало садятся справа, плакая в меня. Я не горжусь своим прекрасным правом взять на себя за речь свою вину прямую, как портвейн и — грузчик Ваня меня глотнет и в тьму, и в глубину. С густой бутыли станет он прозрачным и полетит, как шарик надувной, туда где вся вина меня лишь значит и ничего не значит предо мной. А на причале вглядываясь в наши, холодные, как кашель, голоса сгущаются улыбки или чаши, в левиафана животах галдя. * * *
С лицом холодным между крыл
и лошадиным ликом не спрашивай — зачем я был в твоей земле и дикой зачем я жаждал речи, и на рыбе бессловесной свое дыханье рисовал, как память о чудесной твоей невидимой воде, что между нами всходит, как раненый слюдой олень, как на заре уродец, без серебра и без цены зачем почти что даром собою лошадь я поил с которой рядом падал, зачем, как бабочки, пруды дыханья спрятав кокон, как ангелы вокруг прямы и крестятся из окон? * * *
Где липы комната пуста
пока под нею Бог горит, и — дерево свои уста, его коснувшись, опалит, где утка размыкает дождь, сшивая за собой места, где выпал вверх ногами свет снег сосчитав в себе до ста — там темнота моя стоит, как дева [стыд] свои соски разтеребив до молока парного из моей тоски, где листья, словно мертвецы горят, как лампочки легки, и хворостом стрекоз шуршат, кровавя черные виски — там ящерка, прижав к себе свою мясную наготу, бликует, как сгоревший лес, и дует в черную трубу, и выдувает липы в парк, и птиц, которые густы, летят, сгорая до угля и камня, не в себе, чисты. * * *
Сад возьмет твой след
и пойдет, как кошка, сквозь тень — человечек, что спит в середине, поет целый день. День лежит в середине его и прекрасен внутри, как ключи, что из скважин звенят, словно кошки когтьми, и царапками сны в животах надувных их скрипят, где следы, как птенцы, то умрут, то сады воскресят. * * *
Бессмертник — ксерокопий наблюдатель,
отцвел и ты, как конская коса воды, что спит внутри у готовален, когда внутри ее течет оса, и чертит волдыри и полукруги в немыслимом, как смерть, поводыре, и лошади похожие на дуги кусают отражения в дыре твоей, бессмертник, но скорее данник последних отражений — слепота бумагу обнимает и светает, как циркуль неба изнутри ведра. * * *
Метель, почти синица, чепуха —
пурга словесная на столике портвейна плывет по небу плотному песка, чья приоткрыта ангелам всем дверца. Плывут по небу ангелы мои, чья плоть небрежна, непреодолима, чей куст всегда пылает изнутри — пока здесь плоть на хлеб с вином делима, и смотрят вслед за музыкой моей той, что плывет по небу всякой плоти по воздуху, зажатому рукой, и с ключиком глагола в повороте. ВОРОНКА
Постепенные как рыбы
ходят, плачут между нас снега вьющиеся глыбы, как воронка или лаз, но едва начнется ветер из пернатой тишины — рыбы высохнут, как дети, на песке своем черны. И, когда в прозрачной сети, ты здесь плачешь за меня, распрямляя камни — светит черно-белая земля, где рукой своею рыбной разломивши черноту, рыбная душа, просветы вертит взглядом, как черту. * * *
Немолодая пара тишины,
которой даже ангелы слышны, переступает человечий слух и невозможно более вздохнуть, чем тройка, что по дому на санях себя продлит в приподнятых снегах, в морозе, в шапке волчьей, в рукаве у лошадей неназванных кровей, у твердой, молодой еще, воды, где бабочкой просверлены ходы записаны как будто человек побуквенно минует выдох, век своих не размыкая, слепоту жуя, как смех или мороз, во рту. * * *
Жук дождя меня во ртах
своих держит, как сапожник, из травы связав верстак, где живой, неосторожный жук себя со мной проносит в грозди тающей земли — от игрушек человечьих сохрани меня, спаси. Александр Петрушкин — поэт, организатор литературного процесса. Родился в Челябинске, жил в Озерске, Лесном, Екатеринбурге. Учредитель и издатель нескольких антологий, книжных серий, альманахов и журналов. Куратор литературных премий, фестивалей и семинаров. Лауреат нескольких литературных конкурсов. Организатор и куратор литературного портала «Мегалит». Живет в г. Кыштым..
|