Свежий Номер

№ 2 (136), 2016

Лирическая героиня поэзии В. Полозковой ведет себя, программирует себя (ибо что ни стихотворение — программное) как будто поэт: «я отстаиваю права что-то значить / писать, / высказываться/ со своих пятнадцати», «ну спой же нам, птенчик, спой». Давайте не будем говорить о поэзии, рискуем перейти к психоэмоциональным воплям, еще потом заполучить в ответ сельское «завидуете». Поговорим о как будто поэзии. О технике. Вообще хотелось бы заметить на полях некоторую разницу между писателем и человеком пишущим.
Кажется, нет ничего криминального в доступности неискушенному читателю. Криминал — в измене искусству, в измене вкусу, звуку, слову, ритму. Криминально интеллектуальное и эстетическое мещанство с претензиями.
Вернемся к делам не столь возвышенным. Насчет рифм: точные рифмы постоянно встречаются в стихотворениях В. Полозковой. Точная рифма — лишение себя рук, пластики, звука. На первых страницах сборника (стихотворение «Вряд ли»): огню—меню—перезвоню; движеньица—поженятся; умирай—самурай.
Стихотворение «Смех» : ощущать—упрощать; лица—отца; маг—бумаг.
Стихотворение «Грейс»: товаровед—побед; цвет—побед—диабет.
Стихотворение «Смерть автора»: плошку—ложку; окошко—немножко.
Симптоматично, что строка этого стихотворения «Еще холодно немножко», с точки зрения языка, звучит несколько странно: во-первых, инверсия (прямой порядок слов: немного холодно), во-вторых, уменьшительный суффикс. Думается, это хрестоматийный пример технической слабости.
Один из излюбленных (по-моему, вообще единственный) приемов В. Полозковой — бесконечные ряды однородных членов, служащих серьезным подспорьем в звукописи. Принцип следующий: нахождение звуковой опоры («красивости») в одном эпитете и перенесение найденного звукового эффекта на последующий ряд однородных членов. Подобное чревато словесной неоправданностью. «Производство смыслов»:

Примечательно описание «чистых» смыслов посредством бесконечных «красивостей».
Стихотворение «Миссис Корстон» во многом стоит на том же принципе:

Прием крайне удобный и совершенно ненужный в своей многобуквенности и малосмысленности. Из-за этого отчасти читать сборник крайне скучно. Пример В. Полозковой другим наука, я тоже попробовала написать подобным образом:

У Н. Некрасова также можно найти ряды однородных членов, крепко связанных меж собой звуков. Стихотворение «Рыцарь на час»:

Думается, некрасовский пример и пример В. Полозковой несколько отличаются друг от друга. Вероятно, дело в оправданности и одинаковой силе каждого эпитета, что с точки зрения звука, что с точки зрения смысла.
Множатся не только эпитеты, но и художественные детали, построенные одинаково, поэтому непрестанно чувствуешь себя глупцом, которому приходится повторять одно и то же. Стихотворение «Aeroport brotherhood»: «так они меняли клепаную кожу на шерсть и твид / обретали платежеспособный вид» и

Кажется, подобное удлиняет и «разжижает» поэтический текст.
Встречаются и слабости стилистического порядка: «мы сожгли друг друга дотла», «солнце золотило ему волосы и ресницы».
Насчет ритмики: В. Полозкова часто пишет акцентным стихом, который характерен в том числе для рэпа. Заметим, что проблематика поэзии В. Полозковой в большой степени созвучна текстам этого музыкального направления. Осуждение меркантильной составляющей действительности, обилие реалий массовой культуры, многоцветные описания развлечений и современного «формата» отношений между полами. И если бы не поэтические претензии, можно было бы, сохраняя душевное равновесие, констатировать новый жанр в рэпе (рэп без бита, бумажный рэп) и разойтись.
Часто встречается дольник и тактовик (размеры простые, скорее играющую дурную роль для текстов В. Полозковой с их незамысловатыми рифмами и растянутыми, не концентрированными смыслами). Нередко стихотворения (или некоторые строки) пишутся анапестом. Скажем, строка: «май мерцает и плещет у самой его двери <…> пустота у него внутри». Анапест. Ничего страшного, все хорошо. Но гумилёвская «Гондла» тоже анапест с пропуском ударения на первой стопе:

Отчего анапест Н. Гумилёва и анапест В. Полозковой — разные вещи? Возможно, дело в звукописи, возможно, в точности слова, возможно, в пропуске ударения, в этом неточном, не строгом по школьной метрике рисунке, который и дает жизнь. Как правило, если В. Полозкова обращается к силлабо-тоническим размерам, то действует крайне сухо, та-та-там, та-та-там, никакого движения. Возможно, поэтому перемена привычной строфики не позволяет В. Полозковой переиграть ритмический рисунок, достигнуть плавности, границы все равно точно различимы и с измененной строфикой (Стихотворение «Бобби Диллиган»):

Ритмическое, тематическое постоянство, повторность приемов не позволяет, что логично, лирической героине поменять маску. В стихотворении «Профессор музыки» нет и намека на оного, ни смены лексики, ни ритмической перемены, снова умноженье эпитетов и даже есть сравнение музыки с потоком воды и рафта, что очень в духе лирической героини В. Полозковой, но никак не оправдывает якобы наличие заявленного в начале программы профессора музыки.
Однако необходимо обозначить удачные и приятные метафоры, сравнения, слова, точные замечания в поэзии В. Полозковой, которые, к сожалению, тают в «разжиженных» текстах: «чтоб стал гладким, словно каштан», «должность у меня писательская и чтецкая. / жизнь дурацкая», «и дымы ложатся на стылый воздух и растворяются вдалеке, / как цвет чая со дна расходится в кипятке», «только птицы под небом плавают, как чаинки».

Песенные, фольклорные корни поэзии никогда и никуда, строго говоря, пропасть не могут. От песни — ритм, от народного творчества — принцип обличения, овеществления идеи в образе, закон действия (описание через поступки), более характерный, конечно, для эпики.
Стихотворения Д. Быкова действенны, сюжетны и совершенно не лиричны. И думается, что дело вовсе не в отсутствии вскрытия эмоциональной подноготной или в тематическом несоответствии. Это в литературоведении есть соответствия и несоответствия, а не в искусстве, где критерий (при долгой работе топором упрощения) сводится к одному: есть жизнь или нет. На месте «нет» может стоять эстетика, форма, что угодно: есть жизнь или одна крепко сбитая эстетика, есть жизнь или только выкорчеванная форма и т. д. и т. п. Все это — общее место.
Закрываешь сборник Д. Быкова и, по собственному скудоумию, ничего в собственной черепной коробке не встречаешь, кроме слов Ильфа и Петрова: «Театру предстояло в пути показывать пьесы, в которых популяризовалась идея госзаймов». Рифма — оратор более успешный, чем прозаическое витийство. Стихи — форма доступная. И, кажется, доступность формы победила всякие возрожденческие понятия об искусстве. Забота о звуке, слове, образе? В этом нет никакой необходимости. Довольно обратиться к классическим (читай: «архаичным») приемам и изложить (всегда сюжетно) в популярной форме взгляды, мнения или сиюминутные переживания. Конечно, любое устоявшееся явление может быть развернуто и обыграно так, что к нему неминуемо прилепится приставка — нео. Но надо же развернуть, перевернуть и вообще сбросить с парохода современности, воскресив отжившее. В стихотворениях Д. Быкова, кажется, некоторые приемы употреблены в своей первозданной простоте, т. е. устоявшейся классичности. Так, например, происходит с краткими прилагательными: «Пока ты качаешь меня, как шлюпку, мой свитер, дерзостен и лукав, /Лезет к тебе рукавом под юбку». Потом с удивлением обнаруживаешь у Д. Быкова (у него-то!) какие-то подозрительные технические переклички с В. Полозковой в виде бесконечных смысловых повторов:

Возможно, что моя беда, ко всему прочему, еще и в извечном непонимании и неприятии прямоты вопросов в поэзии. Задавать в лоб, значит, во-первых, ожидать определенный ответ, надеяться на него или даже знать точный. Во-вторых, прямые вопросы — удел журналистики, но не искусства. Прошу простить мне романтизм, но у поэзии — звук, слово, образ, а не сердобольный сюжет, изложенный в доступной рифмованной форме, пусть даже с проверенными временем (но скучными) художественными приемами:

Постоянна и неизбывна «архаичная» образность: «прямоугольник световой», «скверы многолюдны», «сладость безделья».
Поэзия — не одна лишь форма. Но отсутствие заботы о ней, необходимости ее трансформировать или найти тот самый звук, тот самый ритм заставляет задаться вопросом: «А почему вообще в стихах? Написали бы в прозе — и замечательно».
Наиболее огорчительно в стихотворениях Д. Быкова (не балующих поэтическими поисками) встречать зарифмованные и несколько переработанные не самые блестящие «народные» (они же — сетевые, интернетовские) мысли:

Понятно-понятно. Так же доступно, как комикс про осла, мужа, жену и толпу, осуждающий любое распределение сил на несчастном вьючном животном. Так же прозрачно, как замечательное наблюдение: если у мужчины много женщин, он ловелас, а если у женщины разнообразна интимная жизнь… впрочем, не будем углубляться.
Некоторые строки Д. Быкова, конечно, читаются с удовольствием. Дело и в юмористическом начале, и в культурном фундаменте. Каждому приятно встретить «своего» человека: «Гнались за мною, как взгляд Рогожина / Всюду преследовал князя Мышкина».
Безусловно, Д. Быков — автор современный, хотя бы потому, что включен в своеобразную художественную полемику. Кажется, строки Д. Быкова:

Продвинутый пользователь стесняется слова «Бог».
 — Wi-Fi, — думает он.
 — Wi-Fi

в каком-то смысле обращены к строкам А. Кабанова: «Бог — еще один фактор риска» или «смерть — сетевой маркетинг».
Все это, конечно, умно, написано доступно и любимыми уху приемами, но песни нет. И зачем тогда, получается, затянули куплет?