Свежий Номер

№ 12 (62), 2009

Наступил 1992 год. Я жил в Москве, перешел на работу в журнал «Окраина», вел рубрику «Cветские рауты». Встречался с различными известными людьми. Перезванивался и переписывался с бывшей женой, дочкой, а также с Лерой.
Моя старинная знакомая Татьяна Эстонцева, которая в свое время определила меня на учебу на отделение журналистики ВКШ при ЦК ВЛКСМ, записала меня в Партию Христианских Демократов.
Татьяна испытывала ко мне симпатию (не более того) и все время куда-то пристраивала. Я ей полностью доверял.
Однажды по просьбе Татьяны я написал о знаменитом на Западе деятеле ХДС Антони де Сеусе. В своей заметке я назвал его великим подвижником. Прочитав журнал, он прослезился. И спросил меня:
— Что я могу для вас сделать?
— Да что вы! — удивился я. — Мне от вас ничего не нужно.
— А за границей вы не хотите поучиться? У меня есть друг — он ректор Университета христианского образования в Женеве. У него, я знаю, учатся русские студенты.
Я улыбнулся. Я знал, что людям нравится много обещать…

Через месяц мне на работу позвонил из Брюсселя Антони де Сеус и сказал:
— Женя, я договорился. Вас зачислят в Университет.

...Третий месяц я жил и учился в Швейцарии, в Женеве, в Университете христианского образования и, если честно, не переставал удивляться этой стране...
Разместили нас, группу русских студентов, в замке, в деревушке Селини, это примерно в пятнадцати километрах от Женевы.
Русских студентов было семь человек. Маша, Настя, Женя, Даниил, Лёша, Макс и я.
Маше 33 года, она работает в Библиотеке иностранной литературы, Насте и Жене по 19 лет, они студентки филфака МГУ, Даниил окончил ИСАА, Макс — МОПИ имени Крупской, занимается бизнесом, шьет куртки, Лёша — преподаватель философии в МГУ.
Мы стали изучать философию, богословие, политологию, аспекты международного права. Тема моей дипломной работы — «Свобода выбора в произведениях Николая Лосского».
Другие студенты взялись за изучение трудов Владимира Соловьева, Николая Бердяева, Георгия Федотова, Сергея Франка, Михаила Гершензона...
Занятия длились с утра до вечера.
В замке мне выделили отдельную уютную комнату. Двенадцать квадратных метров, кровать, шкаф, умывальник. Душ и туалет на этаже.
Из иностранцев в группе оказалась швейцарка Валерия и француз Шарль. Валерия по совместительству — наш гид и водитель.
Стипендия составляла 1200 швейцарских франков, т. е. примерно тысячу долларов.

В Швейцарии удивляло буквально все.
В самой отдаленной деревушке полно всевозможных газетных киосков. Есть киоски весьма специфические. Газеты лежат в стеклянных коробочках, никаких продавцов рядом нет. Бери — не хочу. Но  никто не возьмет бесплатно. Ни разу не видел. Обязательно заплатят. Столько, сколько написано на газете. Видел такую сцену: огромный, бородатый, похожий на Кинг-Конга швейцарец подходит к стеклянному киоску и... опускает в ящичек монетку. Только после этого берет газету.

В выходной мы ездили в Берн. Лермонтов писал о Тамбове: «Здесь есть три улицы кривые». В Берне большая улица фактически одна. Правда, улочка замечательная. Все светится, дышит, живет! А посмотришь вверх — горы, горы, горы! Течет быстрая и шумная, как глупость, речка — вода чистейшая. Рыбы полно. А вот ловить запрещено. И — правильно.

Наш сокурсник Шарль, готовящийся стать священником (Шарль одновременно учится в Тулузской католической семинарии) рассказывал:
— Во Франции длительное время продолжалась энергичная дискуссия — какого пола ангелы?
Этот вопрос до сих пор остается открытым.

Валерия (она швейцарка немецко-итальянского происхождения), разговаривая со своими друзьями, швейцарцами из Лугано (это итальянский кантон) часто употребляет такие слова как «анкоре» (вместо «анкор»), «Шарля» (вместо «Шарль»), «еко». Вот что такое «еко» мы, русские студенты, до сих пор не понимаем. Спросили у Валерки (мы ее так называем между собой), она отвечает: «Я и сама не знаю...».

Данька Пошабо, выпускник ИСАА, тоже обучающийся вместе с нами, рассказывал:
— В ИСАА без блата никуда. Да, я поступил сам. Долго готовился. Но меня потом все-равно «ущемили» в правах. Принудили изучать тот язык, который мне нравится меньше других — вьетнамский. А «блатным» достались японский, арабский и т. д. Кому сейчас нужен вьетнамский — неизвестно.
Кстати говоря, после Швейцарии Данька поступит в Сорбонну. Молодец!

По дороге из Берна у нас сломалась машина. Вызвали «гаражиста». Он приехал, но починить не смог. Уехал. Мы разозлились, пошли в ресторан, но там нас почему-то не обслужили. Мест у них, видите ли, нет. «Совок», да и только.
Забежали в магазинчик, купили жратвы на 60 франков, пошли в привокзальный буфет. Стали есть — нас выгнали, поскольку мы ничего не заказали. Тогда мы попытались заказать одну чашечку кофе на всех. Нас, разумеется, не поняли. Делать нечего — мы начали есть прямо возле входа. Очень, кстати, вкусно было. Йогурты, хлеб, сыр, печенье, чипсы.

Вместе с нами в общежитии живет католический  священник — пэр Фрост. По вечерам он ведет с нами занятия. Мы изучаем Библию. Как Данька скажет: «Третий класс, вторая четверть». Но, конечно, интересно. Мне очень даже нравится. После занятий читаем молитвы. В основном на русском языке. Я, кстати, подучил «Отче наш». Стыдно сказать — раньше знал не назубок.
Пэр Фрост очень добрый. Недавно дал нам видик. Чтобы мы смотрели различные религиозные фильмы.

По вечерам в нашем замечательном общежитии мы смотрим разные фильмушки. Недавно, например, показывали «Сирано де Бержерак» с Депардье в главной роли. Фильм занимательный. Сюжет. Двое молодых людей любят одну девушку. Один — красавчик. Другой — сущий Квазимодо (Депардье). Депардье понимает, что его карта бита, что ему ничего не светит. Он помогает своему товарищу. Пишет за него красивые письма их общей возлюбленной. Та — млеет. Назначает свидание красавчику. Он обнимает ее, целует. Восторг. И тут она произносит сакраментальную фразу:
— Говори!
Он:
— Еще поцелуй, еще один!
Она, разочарованная, убегает.
Смешно, забавно и поучительно. Женщина, в самом деле, любит ушами.

Увы, нет ни магнитофона, ни проигрывателя. Нет музыки. Мне очень плохо.

Рядом с нашим домом растет удивительная, усыпанная плодами яблонька. Яблоки — вкуснейшие. Но их никто не рвет (кроме русских, конечно). А в продаже яблоки весьма дорогие. По три франка за килограмм.

На занятия мы добираемся то на автобусе (университетском), то на электричке. На электричке — десять минут езды. Билет — пять франков. Это где-то четыре доллара.

На поле (колхозном, что ли?) набрал целую сумку кукурузы. Хорошая кукуруза. Правда, немного жестковатая. Ее надо варить.

Мы, русские, на Западе осваиваемся молниеносно. А вот, если, скажем, нашего бедного Шарля отправить хотя бы на месячишко в Москву — он бы выжил навряд ли.
Сегодня он съел какие-то неправильные пирожные — и целый день жаловался на желудок. А пирожные здесь — будьте-нате, как говорит Михаил Трутнев из Филадельфии.

Перезваниваемся с Лерой, связь, как ни странно, сохранилась. Лера даже пригласила в гости. Наверное, поеду.

Получили стипендию. Пошли в кафе, на замечательную набережную озера. Кафе — очень дорогое, хоть и расположено под открытым небом. Взяли по бутылке пива на брата. С носа по три семьдесят, то есть по тысяче, если в «деревянных». Сидели, трепались. Думали о нашей будущей жизни. Вокруг сновали бесконечные туристы. Мы, слава Богу, не туристы. Нам эти лишние снимочки на память не особенно нужны. Мы — студенты. Мы здесь живем. И учимся. Вот жалко только, что денег не хватает. Ибо на стипендию надо не только пивка попить, но и в Париж, и в Москву позвонить, и отложить на жизнь в России, и на билет в Нью-Йорк (к Лере) сэкономить, да и жратвы (извините) купить.
Надо, впрочем, думать и про возвращение. Когда мы вернемся? Куда? Как нас встретят? Кому мы нужны? Уезжали из одной страны, возвратиться надо будет в другую. Прежней страны, в самом деле, уже нет. Да и нас — прежних — тоже нет.
...Дети кормят чаек и уток, бьет, как всегда, натренированный фонтан, мы сидим в кафе, пьем неразбавленное — даже противно! — буржуазное пиво и решаем извечные вопросы: что делать и как быть?

Вчера по видику смотрели фильм «Ленин в Париже» Сергея Юткевича — Настя Градова в каком-то комиссионном магазине купила.
Ну что сказать, ситуация похожая. Что-то у нас есть общее со старыми большевиками…

В Берне Шарль нас угостил горячими жареными каштанами — изумительное лакомство. Кстати говоря, много каштанов валяется в Женеве в ботаническом саду. А напротив библиотеки университета растут cacis. Это хурма. Правда, она еще не созрела. Мы пробовали.

Вечером собирались в каминном зале. Я пел на гитаре и читал ребятам стихи. Блока и Хлебникова, Цветаевой и Владимира Соколова…

Странный у меня получился 1992 год. Я провел его за границей почти полностью. В основном в Америке и Швейцарии. Кстати говоря, швейцарская деревушка Селини очень напоминает мое любимое латвийское местечко Дубулты. И — очень похожи поезда, идущие из Селини в Женеву, на поезда, следующие по маршруту: Дубулты — Рига. В общем, тот же комфорт и спокойствие, те же пейзажи из окна. Все очень чинно и красиво.

Учил молитвы.

Виделся с писателем и преподавателем Маркишем, он обещал дать интервью. Русская библиотека (заведующий Жорж Нива) Женевского университета, на мой взгляд, небогата. Однако фолианты в ней собраны очень интересные и редкие. Я впервые в этой библиотеке прочитал такие книги, как «Переписка Л. Брик и В. Маяковского, Э. Триоле и В. Маяковского», «Это я, Елена» Е. Щаповой, все тома «У голубой лагуны» К. Кузьминского, сборники И. Бродского, забавную книжку А. Мальгина о Р. Рождественском, замечательный роман «Ниоткуда с любовью» Дмитрия Савицкого, много философских книжек.

Очень удобные в Швейцарии carte ouverte — проездные билеты. Прокомпостируешь их в специальном аппарате — на них автоматически выставляются  время и дата. И в течение часа можно ездить на любом виде городского транспорта (разумеется, кроме такси и поездов). Что же касается контроля на транспорте, то он очень и очень строгий. Контролеры всегда начеку.

Однажды произошел такой случай. Мы ехали с Данькой, Настей и Женей из Селини в Женеву — на занятия. Контроль. У всех моих попутчиков проездные билеты оказались в порядке, а у меня, увы, не совсем. Грозные дяди почему-то затребовали паспорт. Я, как последний дурак, достал из широких штанин свой серпастый, молоткастый. Контролеры посмотрели в него сурово и бдительно. И... очень обрадовались. Поймали! Оказалось, мой тип проездного был рассчитан только на тех, кому еще нет двадцати пяти лет. А мне, мягко говоря, уже тогда набежало под тридцать.
— Но проездной этот покупал не я, мне его выдали в Университете, в котором учусь! — попытался я добиться справедливости.
Слушать меня, разумеется, не стали.
— Либо платите штраф пятьдесят франков, либо мы вас сдадим в полицию, — сказали, как отрезали, контролеры.
Денег у меня не оказалось. И пришлось потопать в участок.
Станция близ Женевы. Меня грубо провели (втолкнули) в камеру предварительного заключения. Обыскали. Я попытался пошутить:
— Ну что, поймали особо опасного рецидивиста-международника?
Шутку не поняли.
— Смейся, смейся, скоро окажешься в настоящей тюрьме! — ответил какой-то остроумный блюститель порядка.
Что скажешь? Менты — они и в Африке менты.
И вот я совсем один. В КПЗ. Осмотрел камеру. Решеточка. Стол. Стулик.
Что делать? Я достал из сумки предусмотрительно припасенные яблоки и начал есть. В голове проносились тревожные кадры из бессмертного фильма «Семнадцать мгновений весны», печальная музыка из этой картины... Но я не заплакал.
Минут через тридцать-сорок вошел полицейский.
— Собирайся, тут за тобой друзья пришли, выкуп принесли.
Как выяснилось, Данька съездил в Селини и привез пятьдесят франков. Меня выпустили. Я кинулся Даньке на шею. Спасибо, спас.
В тот же день я купил в Женеве другой проездной, подороже. Но такой, какой полагается. Никаких инцидентов в швейцарском транспорте со мной больше не происходило, но тамошних контролеров я с тех пор не люблю.

Опять ездили в Берн. Встречались там с представителем Партии Христианских Демократов, депутатом парламента. Дело происходило в Совете Федерации, смотрели, как их парламент работает. Хорошо работает. Без мордобоя, во всяком случае.
Потом нас усадили за круглый стол. Начали нам задавать вопросы. И депутаты старались, и журналисточка из «Трибюн де Женев». Я сказал, как всегда, какую-то бессмыслицу. «Хоть я и состою в Партии Христианских Демократов, но политикой не интересуюсь».
Вместе с тем — это сущая правда.

Вечером вернулись. Собрались в каминном зале. Пили чаек, пели песни. Я не большой мастер играть на гитаре и петь, но так получилось, что кроме меня и швейцарки Валерии играть больше никто не умеет. Приходится нам за всех отдуваться. Смешно: Валерка просит, чтобы я учил ее играть. Но, по-моему, она играет на гитаре гораздо лучше меня.

В университетской библиотеке познакомился с одной русской девушкой. Зовут — Лена. Разговорились с ней. Она из Москвы. Родители работают в ООН. Она в Университете изучает французский язык. Зашел разговор об образовании. Девушка просветила меня относительно того — платное или бесплатное обучение в Швейцарии. Цены на обучение следующие. Швейцарцы платят только 50 франков в месяц, а все остальные — 550. Правда, есть еще одна группа людей, которая платит меньше — это дети сотрудников ООН. Они должны платить где-то 300 франков в месяц. Я начал считать. Самое дешевое жилье в Женеве — комнатку — можно снять  франков за 300. На питание уходит никак не менее 500 франков. Если еще платить за обучение — недешево получается. Да и сам процесс обучения очень сложен. Например, на медицинском факультете существует такая практика: если ты — на любом курсе университета! — не сдал хотя бы один экзамен, то вынужден начинать учебу с самого начала, то есть автоматически переходишь на первый курс.

Весьма забавные расклеены объявления в Женевском университете. Например. «Организовывается хор русской народной песни. Руководитель — Таня Шухман».
Или — «Даю уроки русского языка. Ашот».

Открылась выставка Брейгеля.

Гуляя по городу, набрел на галерею, где продавали работы Шагала, Кандинского, Пикассо. Видел также магазин, где продают русский антик, иконы.

По телевизору показывали, как действует русская мафия в Польше. Наши создали не просто криминальную обстановку, создали вторую (теневую) экономику. Поляки в ужасе.

Жду письма от своей загадочной нью-йоркской музы Леры. Пишу стихи.

В альманахе «Часть речи» (его нью-йоркец Григорий Поляк издает) читал интересные воспоминания г-жи Чулковой, которая десять лет прожила с Ходасевичем. Перед отъездом на Запад Владислав Фелицианович ее бросил. Боже мой, как все-таки опасно женщинам  иметь дело с творческими людьми. «Не верь, не верь поэту, дева. Его своим ты не зови. И пуще праведного гнева страшись поэтовой любви». Кажется, так писал Тютчев.

Сочинил собственную молитву. Рискну ее воспроизвести.

Может быть, ты стоишь сейчас возле окна своей нью-йоркской студии и смотришь вглубь мрачного безотрадного двора. Может быть, ты сейчас слушаешь японскую музыку, н а ш у музыку. Может быть, ты думаешь о своей личной жизни, о том, как это важно — не умирать душой. А если и умирать, то непременно воскресать. И, может быть, ты даже думаешь обо мне. Хотя кто я такой? И кто я тебе? Я — странный человек, непонятно зачем разъезжающий по миру, нигде не задерживаясь надолго. И, если сказать по сути, то разве не я — бомж-международник? Я — человек, не понимающий сам себя... И все-таки, может быть, ты думаешь обо мне. Хотя бы потому, что я думаю о тебе, думаю всегда. Сижу ли на семинаре или слушаю (не слушаю) мудрую лекцию (как меня еще не выгнали), хожу ли по земле или сплю. Вот поэтому я и говорю:
— Может быть, все же...

Женечка, дорогой мой, здравствуй!
Смотрю на твою фотографию, читаю твои стихи и думаю, а был ли ты? Один короткий вечер и одна коротко-длинная ночь вместе. А теперь лишь фотография в книге. И ты суров и грустен на ней, и выглядишь старше, много старше, чем я тебя знаю, особенно, когда ничего тебя не скрывает, ни одежда, ни отчужденная вежливость незнакомого или полузнакомого человека (таким как я тебя увидела в моем доме, может быть, это я была отчуждена ото всех и ото всего, мое восприятие). Вижу тебя, твое такое красивое, все удлиненное, тонкое тело, твои руки глажу, ноги и пытаюсь посмотреть в глаза, но прячусь сама от непонятности, от неожиданности, от твоего чувственного натиска и в то же время боязни меня. Я не успела привыкнуть к тебе, запомнить, погрузившись в твое лицо, твой запах, в тебя, ты был близко и далеко, вот как сейчас, я думаю о тебе, но ты так бесконечно далеко, на другом материке, да и где же ты? Ты ушел, уехал. Исчез? Кому же я пишу? Пишу почти в никуда. Не знаю, нужно ли это тебе, сама тоже ни в чем не уверена, но с тобой я могла бы быть близка, хотела бы нежно к тебе прикасаться, т.к. чувствую твою душу и твое прикосновение ко мне, что еще важнее?
Но опять у меня наслоение одной разлуки — навечно — на другую разлуку — на сколько? Не получается побега от себя. Как тяжело, и горько, и в то же время радостно. Я тебя лучше понимаю, прочитав и читая твои стихи, они все — о тебе, у тебя очень чувствительно-ранимая, защищенно-незащищенная душа, пытаюсь понять, как ты живешь...

Продолжаю писать, ты уже позвонил, я была рада услышать твой голос, твои интонации, была рада, насколько я могу быть рада, принимая во внимание многое. Получила твое письмо и смеялась, особенно в конце, где ты пишешь о «диком» Степанове, никак не могу тебя таким представить, а когда пытаюсь — мне становится смешно. Спасибо за письмо, оно дает мне силы жить. Письмо мне принес твой знакомый Вениамин, и его реакция на меня была стандартной, можно подумать, что в России нет красивых женщин, ну это не важно.
Пиши мне, пиши обо всем, мне необходимы твои письма, иначе я просто пропадаю, конечно, не просто, а сложно пропадаю. Если я не могу тебя видеть, то я хочу все о тебе знать.
Моя жизнь весьма стабильна — работа, в основном, скоро начнется учеба, но не раньше чем в мае 1993, а сейчас я должна сдать очень сложный экзамен, к которому и готовлюсь.
Спрашивай обо всем, что хочешь знать, сама я человек довольно скрытный и ничего никому не рассказываю, но если спрашивают, то — пожалуйста.
Пиши мне обо всем, хорошо?

Обнимаю,
                   Лера.

Отношения с Лерой туманны. Конечно, я очень нежно к ней отношусь. Она красавица и умница. Но я-то ей зачем, нищий, бесперспективный вечный студент и литератор?

Макс, наш экстравагантный и авантюрный студент, бывший российский бизнесмен, сегодня решил приобрести за тысячу франков БМВ. Но в русской Миссии его отговорили. Вообще, о Миссии нужно рассказать особо. Это, конечно, «совок» в чистом виде. Огромные здания, немеренные земли. И — жизнь весьма необычная. Даже цены в Миссии совсем другие нежели в городе. Например, в городе сигареты («Мальборо», например) стоят три пятьдесят, а в Миссии — франк тридцать. Медицинское обслуживание — бесплатное! И терапевты, и гинекологи, и — самое удивительное! — дантисты! Все здорово. Но вот лица, с позволения сказать, у всех наших какие-то одинаковые. Круглые, сытые, довольные. Все-таки мы, «совки», неистребимы.
Как лечат в русской Миссии? Так же, как и везде в Союзе. Пришел я на прием к нашему дантисту, осмотрел он мои зубки и говорит до боли знакомое:
— Удалить!
А вообще на Западе зубы удаляют только в экстренных случаях. В самом деле, невыгодно же — удалишь, а что лечить будешь? Нет прибыли — нет бизнеса, а это не по-западному.

Вчера возник конфликт с Лёшкой Лазаревым, он тоже наш студент, в Москве он работает преподавателем философии в Университете. Мы с Данькой и Максом его не любим. А конфликт вышел из-за того, что те деньги, которые нам Патрик (ректор) выдал на всех — просто, чтобы мы купили себе все, что угодно, Лёшка потратил на еду. Не только свои деньги потратил, но и все наши. Сегодня будем выяснять с ним отношения.
Выясняли не долго. Сходили за бутылкой, выпили и помирились. А закуски Лёшка и так накупил выше крыши.

Нашей сокурснице и по-совместительству шоферу Валерке сегодня прислали на почтовый адрес штраф. За превышение скорости на машине. Никаких постовых в Швейцарии нет. Или почти нет. Все срабатывает автоматически. Фантастика! Обмануть невидимую электронную полицию практически невозможно.

...Нас пригласили на какую-то светскую вечеринку. Выступала молоденькая аспирантка из Сорбонны. Не помню точно, о чем был ее доклад. Но ужин потом состоялся хороший. С выпивкой. Я поддал. Захотелось, как водится, поговорить. Но с кем? Напротив меня сидел весьма скромный, элегантный мужчина. Я как-то сразу проникся к нему симпатией. Его ненавязчивое достоинство очаровывало. Мы познакомились. Моего vis-a-vis звали Кристиан. Разговорились. Я сказал, что учусь в Университете у Патрика де Новье, но вообще-то приехал в Женеву из Москвы.
— А я — австро-венгерского происхождения, — сказал Кристиан.
— О, так вы почти из нашего социалистического лагеря, можно сказать земляк! — обрадовался я.
— Ну, не совсем, — вежливо ответил Кристиан, — но у Патрика де Новье в Университете я скоро буду читать лекции по международному праву.
— Что ж, тогда скоро увидимся, — сказал я, с грустью отдавая себе отчет в том, что несколько фамильярно разговаривал со своим будущим преподавателем.
Прошло недели две. И вот на одной лекции мы опять встретились. Уже как студент и преподаватель. После лекции наши заинтригованные девицы попросили элегантного Кристиана немножко рассказать о себе. Он и рассказал.
Оказалось, что Кристиан — внук последнего императора Австро-Венгрии. А фамилия у него — Габсбург!
Я, честно говоря, когда это услышал, чуть со стула от удивления не упал. С принцами я ранее не общался.
Судьба у Кристиана, да и у всех других представителей этой монаршей династии непростая.
Долгое время Габсбурги повсюду в Европе были персонами нон-грата. И только Бельгия дала им приют. Именно в Бельгии Кристиан получил образование, потом работал в США в банках...
Женат Кристиан на представительнице королевской семьи государства Люксембург (если не путаю).
Я спросил:
— Есть ли у Габсбургов родственные отношения с русской царской династией?
— К сожалению, нет. — Ответил Кристиан. — Но это, я думаю, можно исправить.
Он улыбнулся.
Потом мы неоднократно общались с принцем. Он оказался необыкновенно скромным, я бы даже сказал простым человеком. Но при этом, конечно, всегда чувствовалось, что рядом с тобою человек с голубой кровью.
Узнав, что я работаю в России журналистом, Кристиан спросил меня:
— А вы не хотели бы получить журналистское образование в Европе?
— Почему бы и нет! — нагловато ответил я.
— Хорошо, — сказал принц, — на нашу следующую встречу я постараюсь принести вам адрес одной журналистской школы в Бельгии.
И внук императора слово сдержал. Именно на следующую встречу он принес листочек с адресом и телефоном и сказал, к кому я должен обратиться.
— Вы сможете отрекомендоваться от принца Люксембургского (так он сказал, если не путаю), это мой родственник. Мы с ним договорились. Вам во всем помогут.
Я, конечно, по глупости и лености никуда не позвонил, никуда не поехал. Но с тех пор знаю хорошо, что люди с голубой кровью (в отличие от нас, простых смертных) слов на ветер не бросают.
А листочек с телефоном и адресом, куда мне следовало обратиться, у меня хранится до сих пор. Берегу — принц писал!

Наш ректор Патрик де Новье — по-совместительству декан в Женевском университете. На его лекциях мы, русские студенты, иногда выступаем, рассказываем о жизни в СССР.

15 октября 1992 года. Выступали с Данькой перед студентами Женевского университета. У них немало иллюзий относительного социалистического строя.
Вопрос:
— Но разве это плохо — все общее, в том числе и собственность?
Мы пожимали плечами. И отвечали:
— Наверное, мы этого просто переели...
Патрик де Новье не унимался:
— Но что же хорошего в западном обществе? Здесь за все надо платить. К зубному пойдешь — отдашь огромное количество денег.
Мы отвечали:
— Да, но у вас хоть вылечат зубы. А у нас искалечат. Хоть и бесплатно.
Хотя заметим, справедливости ради, цены на медицинское обслуживание в Швейцарии просто запредельные. Макс однажды пошел на прием к врачу — почувствовал недомогание — с него только за осмотр содрали сто франков.

Приезжал из Парижа Жюль, наш общий с Максом и Данькой приятель. Поделился интересными наблюдениями. По его словам, в Женеве все раза в четыре дороже, чем в Париже, а вот аппаратура (видики-шмидики) почему-то намного дешевле.

Изумительны горы во французском кантоне. Вообще, горные места.
А фонтан на озере, увы, закрылся. Теперь будет работать только в феврале.

Ездили на семинар в Ренар, это самое сердце Швейцарии, ее германская часть. В это время решался вопрос — быть Швейцарии в единой Европе или не быть. Я разговорился с некоторыми местными жителями. Говорили по-немецки (который я знаю очень плохо), но все-таки понял, что далеко не все швейцарцы за объединение. И даже — наоборот. Одна женщина мне сказала:
— Это все происки Брюсселя. А мы не хотим, не хотим...

Каждую пятницу по французскому каналу показывают различные игровые фильмы, в том числе и порнографические. Я не ханжа. Не прочь такие фильмы посмотреть. Но как же они однообразны.

Недавно прочитал мудрое высказывание Абрама Терца:
— Если бы стать скопцом, как много можно было бы успеть...

Много интересного происходит в столовой. Все студенты с других отделений говорят в основном по-английски, у них и обучение идет на-английском, мы говорим по-французски и по-русски. На протестантском отделении учится один болгарин. Я обратился к нему однажды за какой-то безделицей.
Он:
— Не понимаю по-русски, говори только по-английски.
Пришлось говорить по-английски. Мне кажется, что со стороны болгарина это снобизм.
Как-то уж больно быстро он русский подзабыл, который в школе учил десять лет.
Вот если турки опять пойдут на болгар войной, все они быстро русский язык вспомнят. Сразу память получше станет.

Кардинал Чегерей, один из сподвижников Папы Иоанна Павла Второго, пригласил нас на рождественские каникулы в Рим. Поедем, наверное.

Домой не звонил уже три месяца. Что там происходит — неизвестно. Если
неприятности — чем я могу помочь? Если все в порядке — то и слава Богу. Мрачное ощущение — Родину я увижу не скоро, если вообще увижу. За что? Что у меня за судьба
такая — все время куда-то ехать...

Сегодня 16 ноября 1992 года. Получили официальные пропуска в русскую Миссию. Мы стали допущены к определенной кормушке. Один из крупных чиновников Миссии, когда нам вручили эти замечательные «корочки», хитровато так улыбнулся и спросил:
— Так на кого вы, ребятушки, учитесь?
— На богословов, теологов.
— Понятно, понятно… Ну, а с Русской Православной Церковью общаетесь? С Церковью Московского Патриархата?
— Конечно, мы — практиканты этого Храма.
— Хорошо. Это наша Церковь.
Печально все-таки: есть Церковь наша, есть не наша.
На пропуске, кстати, написано: Постпредство СССР в Женеве.

Все-таки знание иностранных языков — весьма полезная вещь. Летом в Берне пройдет большая международная конференция по литературе... Патрику нужно пригласить из России сорок человек. Он нам сегодня сказал:
— Найти специалистов очень трудно. Мало кто имеет отношение к литературе и вместе с тем владеет французским языком. А вас я знаю. Я думаю, вы и поедете...

Ходили на Плен Пале. Здесь торгуют подержанными вещами. Всем, чем попало. Это типа нашего Птичьего рынка или блошиного рынка в Париже или фли маркета в Америке.
Мне здесь нравится. Чуть ли не каждую среду я сюда прихожу. А работает Плен Пале именно по средам. Есть здесь не только столы, где продают аудио и видео технику, монеты и значки, журналы и одежду, есть чисто «русские» столы. Тут продают вещи из России. Погоны и шинели, ордена и медали, матрешки и водку... Очень много вещей. Но к нашим я никогда не подхожу. От них так зловеще и угрожающе пахнет Родиной. Почему-то  страшновато.

Замечательная в Женеве Русская Православная Церковь Московского Патриархата. Здесь я чувствую себя воистину как дома. Обстановка очень душевная. Проявляется это во всем. Например, по воскресеньям отец Георгий и его жена Таня всегда после службы устраивают посиделки за чаем. Таня всем уделяет внимание, заботится обо всех. И отец Георгий тоже. Общаясь с такими людьми, невозможно не быть христианином. Когда приеду в Москву, обязательно буду ходить в Церковь. И всегда буду помнить, что приобщение к Вере началось с него, отца Георгия. По большому счету мне все-равно, что пишут о святых отцах некоторые российские журналисты.
Сейчас модно заявлять, что все наши священнослужители, работающие за границей, — сотрудники спецслужб. Я в это не верю. Я знаю, что отец Георгий помог мне обрести Веру. А все остальное — не важно. Пусть говорят и пишут, что хотят.
Кстати говоря, и в моей журналистской деятельности отец Георгий принял самое активное участие. Он познакомил меня с большим количеством различных интересных людей, с которыми я делал интервью.
Спасибо!

Подружился в Селини с обаятельным кубинским священником Даниелем Ортегой. Он вместе с женой живет в Швейцарии уже семь лет. Правда, по-французски говорит неважно, с очень сильным испанским акцентом, но мы понимаем друг друга.
Как-то возвращались вместе с ним из Женевы в Селини (случайно встретились на вокзале). Сели в поезд, разговорились. Я решил поделиться с Даниелем:
— Ты знаешь, мне вдруг стало страшно возвращаться, может быть, т а м вновь придут к власти военные. И что же тогда? Я никогда больше не уеду за границу?
Даниель меня грустно обнял. И признался:
— Мне тоже иногда страшновато.
Все-таки много у нас, братьев по соцлагерю, общего. В Селини мы сели в машину Даниеля (он ее обычно возле железнодорожной станции оставляет), он стал петь испанские песни. Я, как мог, подпевал.  Вообще, мне очень нравятся латиноамериканцы.

Как же она там, моя Настюшка?

Ходил на прием к врачу. Дело в том, что у меня в самом неподходящем месте соскочила огромная ужастенная бородавка. Доктор оказался, естественно, евреем. И — очень добродушным, разговорчивым человеком.
— Я к вам по рекомендации врача из русской Миссии, — начал я. — Он мне рекомендовал вас как лучшего доктора в Же... (Договорить я не успел, доктор меня подправил.)
— ...в мире!
— Да-да, конечно, в мире.
Я начал нервно объяснять, что и где у меня болит.
— Это не страшно! — успокоил доктор.
Затем я разделся, лег на кушеточку. И в течение двух минут моя бородавка была удалена. Доктор улыбнулся, легонько хлопнул меня по … и сказал:
— Ну вот, как новый теперь.
— Спасибо. Это вещь все-таки необходимая.
Теперь о ценах. Когда я пришел на прием к врачу, тут же заплатил медсестре залог. Сто франков. Это где-то восемьдесят «баксов». Это только за то, что меня приняли. А сам счет пришлют потом на почтовый адрес. Но это уже меня мало волнует, потому что у меня есть медицинская страховка. Если ее нет — лучше в Швейцарии не болеть.

Приезжали в гости Валеркины друзья — тичины, это жители кантона Tession, швейцарцы итальянского происхождения. Приехали, зашли в каминный зал, попили чайку, расчехлили гитары — запели. У всех свои песенники, поют дружно, зычно. Спиртного — ни грамма. Попели — стали играть в какие-то детские, шумные игры. После помолились и уехали. Все. Разговоров было крайне мало. Пока это все происходило, мы тихонько болтали с женевской художницей Федрой. Она спрашивала, какая сейчас ситуация в России? Что я мог ей ответить? К тому времени я уже плохо ориентировался в том, что происходит на Родине. Об этом я и сказал Федре. Она понимающе улыбнулась и предложила мне записать ее номер телефона.

Ездили в какой-то маленький французский городок, в женский монастырь. Познакомились с восхитительными монашками, которые наперебой стали нам рассказывать, как они молятся за всех нас, за Россию. Патрик решил нам сделать подарки, раздал по восемьдесят франков каждому и сказал, чтобы мы купили себе сувениров на эту сумму в монастырской лавке. Но как только мы вошли в магазин, услышали дикие, непотребные крики на французском языке. На Патрика кричал Лёня. Несколько слов об этом человеке. Он — сотрудник консульства, то есть дипломат. И одноклассник Макса. Прибился к нам, везде с нами ездит. Выглядит он тоже любопытно. Пухленький, рыхленький молодой человек. На работе он занимается тем, что выдает визы, ставит печать. Чиновник самого низшего ранга, все его имеют, как хотят. Видимо, из-за этого Лёня иногда «взрывается», отводит душу на тех, кто от него хоть как-то зависит. А Патрик от него, наверное, все-таки зависит. Хотя на самом деле, конечно, нет — не поставит Лёня печать, поставит кто-то другой, но тем не менее...
В магазине Лёня произнес следующую тираду:
— Господин де Новье, демарш получился исключительно скучным. И я не понимаю, почему все молчат?
Мы чуть в обморок со страху не упали. А Лёня продолжал:
— Как я могу уехать назад, в Женеву?
— Я вас приглашаю в свою машину, — грустно, но вежливо отвечал Патрик.
— Нет, нет, нет! — кричал Лёня.
Тут подошел один французский священник, он тоже с нами участвовал в этом паломничестве, и спросил Лёню:
— Как дела? Какие у тебя проблемы?
Лёня не заставил себя долго ждать:
— Почему вы мне тыкаете? (Священник, надо заметить, имеет право говорить «ты» любому христианину, это нормально. — Е. С.) Мы на брудершафт с вами не пили. У нас в России так не принято.
Бедный священник так и не нашелся, что ответить. Мы с Данькой потом подошли к Патрику, извинились за нашего товарища. Патрик сказал:
— Ничего страшного. К тому же я завишу от него, ведь это он дает мне визы...
Вот такой милый Лёня. Без него Женева определенно потеряла бы девяносто процентов своего колорита.

Сидел на лекции по философии. Читал, как всегда, Мюрель. Он — большой оригинал! — постоянно нас переспрашивал: «Вы понимаете? Вы понимаете?» Мы, конечно, как умные, кивали головами. Но сами не понимали, если честно, ни хрена.

На вечерних занятиях с пэром Фростом по Библии почему-то возник странный вопрос: грешна ли матерь Божья?
Мне кажется, еще месяцок — и мы окончательно одуреем от науки...

Опять лекция. Данька положил часы на стол. Это значит, он уже устал слушать. И точно. Данька пишет в своей тетради — старый х... затрахал. Показывает мне. Я согласен. Улыбаюсь.

Каждый день у нас в замке какие-то гости. Сегодня приезжали студенты Женевского университета, интересующиеся Россией. Не так давно они посетили Москву, жили в Институте Молодежи. Больше всего им понравился именно этот Институт; бассейн, корты, столовая, общежитие. Я объяснил глупеньким женевцам, что этот Институт совсем не простой — это бывшая Высшая Комсомольская Школа при ЦК ВЛКСМ.
Я эту Школу в свое время окончил. А в Институте Молодежи аж три года преподавал.
Ребята моей тираде весьма удивились. Потом все почему-то начали хаять «некультурную» Америку. Я возражал. И как раз в этот момент мне позвонила Лера из Нью-Йорка. Говорили минут десять. Она сказала, что ждет меня. Я очень обрадовался и пообещал приехать.

Все поехали во Фрибург — я отказался. Слишком много красоты. Я, каюсь, ее уже не вполне воспринимаю.

Зубрил English. Каждый Божий день. Болтал по-английски с гречанкой Анной, Данькой, Валеркой. Понемногу начало получаться.

Читал конспекты по философии. Забавно — Мюрель говорит всегда одно и то же. Только разными словами.

Ходил на свою любимую Плен Пале. Все-таки это дивное место. Видел печатные машинки по тридцать франков. Можно было бы и купить, кабы не ехать в Штаты.

В городе начались приготовления к Новому году. Все светится, горит, везде объявления о скидках, распродажах. Девчонки сообщили, что видели женские курточки по сто франков. Обычно они стоят четыреста двадцать.
Девицы начали делать покупки. Женька купила пальто за сто франков, Настя — за пятьдесят. Хорошие вещи. Но мне они совершенно не нужны. А подарок Лере — ручку с золотым пером — я уже купил.

За те несколько месяцев, что я живу в Швейцарии, я кое-что успел сделать. Подучил языки — французский и английский. Приобщился хоть немного к Церкви. Сделал кое-какие интервью. Подлечил зубы, удалил бородавку. Приобрел новых товарищей. Не приобрел врагов. Поел от души. Сэкономил деньги. Стал лучше играть на гитаре. Объездил всю Швейцарию. Приобрел много новых знаний по богословию и философии. Побывал во Франции.

Скоро надо было ехать в Америку, к Лере. Я экономил деньги. Опять шел пешком из Селини в Женеву на занятия. Это как-никак — двадцать километров. Прошел без особого труда, но, как всегда, натер ногу. Заработал при этом пять франков. Купил карт-оранж на месяц. Это очень выгодная штука. И очень нужная. С ней даже в аэропорт можно добраться.
Думал о Лере, о своей жизни. Писал стихи.

На рю де Берн зашел в порно-магазин. Ничего нового в своей греховности человек изобрести не может. Рядом с порно-магазином стояла немыслимо-красивая девушка. Неужели она — проститутка?

На улицах — праздничные гулянья. Люди бегут коллективные кроссы, звучит громкая попсовая музыка, на Плен Пале вообще какой-то карнавал.

Макс купил роскошнейшую БМВ. Заплатил сто (именно сто!) франков. Плюс шестьдесят франков стоит страховка. В общем, удивительно недорого. Машина отличная. Танк! Размером — намного больше нашей «Волги». Данька тоже хочет купить БМВ.
Молодцы ребята!

Опять ходил к доктору Симону. Он мне назначил профилактический прием в пять вечера, но принял только в шесть.
Я ждал, нервничал. Наконец, меня пригласили. Доктор начал говорить почему-то по-английски.
— Ужасный день...
— Почему?..
— Слишком много посетителей.
— Но это неплохо. Ничего ужасного в этом нет.
— Да, спасибо, дела идут неплохо.
Потом успокоил меня. Заверил, что рака у меня нет. А бородавки на причинном месте, мол, дело житейское. Был очень любезен. Хохотал, шутил (уже почему-то по-французски). Проводил меня аж до самых дверей. Помог мне надеть мою видавшую виды, бедненькую курточку.

Будущие пастыри (студенты протестантского отделения) сегодня в Petit Boset всю ночь гуляли. Танцы, питие и т. д. Бразилец хотел трахнуть голландку. Та визжала, как резаная. Не давала, но и с вечеринки не уходила. Угомонились только под утро. Я так и не спал всю ночь.

Проспал завтрак. Обидно.

Странно: здесь совсем немного людей, с которыми я приятельствую. Но одного друга я приобрел точно. Я имею в виду Даньку Пошабо.

Заказал билет в Нью-Йорк.

Приезжал бывший сокурсник Шарль (он ушел из нашего Университета после первого семестра). Напились. Шарль сказал, что мой билет в Нью-Йорк стоит до смешного недорого. Убедил меня в этом.

Из Парижа звонил Жан-Жак. Болтали полчаса. Он обещал приехать на выходные.

Я начал окончательно терять ориентир, где я и что я? Домой я не звонил и не писал ни разу. Связи — никакой. Мне звонят из Нью-Йорка, Парижа... Из Москвы — нет.
Впрочем, никто там и не знает моего телефона. Вот так я и стал безродным космополитом.

Опять шел пешком из Селини в Женеву — зарабатывал пять франков. Вокруг — красота. Растут розы, дикие сливы, шиповник. Еще не полностью убрана свекла, кукуруза. Никто не обрывает, не ворует. Фантастическая, конечно, страна.

Патрик вчера собрал в ресторанчике, как сейчас говорят, тусовку. Были священники, ученые и мы, студенты.
Патрик сказал какие-то дежурные слова, потом вздохнул и почему-то высказал такое мнение:
— Жалко, что вы, мои русские друзья, не подружились с другими студентами.
Данька возразил:
— Почему же?! Мы подружились. Даже со студентами из Парижа.
И тут я почему-то вставил свою очередную неумную реплику:
— Наверное, скорее, со студентками...
Длительная пауза. Патрик-то — монах в миру (в католицизме это возможно).
Мне стало не по себе.
Но выручил молодой человек из Парижа, Игорь Чекомаров, сын ректора Сорбоны-8.
Он как-то все превратил в шутку.
Инцидент замяли.

Ходил в аптеку. Мне изготовили по рецепту лекарства против грибков на пальцах. Небольшенькую такую бутылочку. Отдал сорок девять пятнадцать.

Данька тоже пригнал БМВ.

Макс трахнул гречанку Анну. Как обидно. Она так мне улыбалась, так ласково называла «Эугениус...» А Макс трахнул. И где же справедливость?

Данька продал Валерке две пары командирских часов. По сто франков за каждые.
В Валерке вдруг проснулась предпринимательская жилка. Она хочет открыть свой бизнес по торговле с Россией — часами, машинами. Думает и о туристической фирме.
Мы готовы с ней работать.

Завтра едем во французский Тенен, а затем в Италию.

Тоска по Родине. Давненько, сказать по правде, такого со мной не было. Вроде, все здорово. И сыт, и пьян, и нос в табаке. Но, Боже мой, как же хочется домой!
Никакими словами не передать это состояние.

Читал «Контингент» (кстати сказать, Настюшка Градова — дочь главного редактора этого журнала).

Хорошо, что Данька купил машину. С ним-то я и отправлю ненужные вещи в Москву. А сам приеду домой месяца через три.

Валерка здорово изменилась за те месяцы, что провела вместе с нами. Стала краситься, пользоваться духами, даже улыбаться начала. Раньше была совершенно мрачной — настолько замучилась со своим женихом Марио, который, как выясняется, ее не любит.
А мы ее любим. И поддерживаем, говорим комплименты. Она этим очень удивлена. Она не ожидала.
Говорит:
— Русские мужчины — это сама любезность, сама галантность.
Тайна, загадка. Неужели это относится и ко мне?

Писал шпаргалки, готовился к экзаменам. Читал толстенную книгу Патрика «Pour une civilisation de L’ame». Книга, кстати, весьма интересная. По ней, как выясняется, Патрик и читал нам свои лекции.

Общался с Игорем Александровичем Градовым.

Мы задумали поехать в Италию, пришли в итальянское консульство в Женеве. Там чиновники начали выпендриваться. Сказали, что виза будет готова через полтора месяца. Мы тогда поехали без всяких виз. И — ничего. Границы на Западе все пересекают, как хотят.
12-15 декабря были в Италии, в Римини.

Ехали в Италию на автобусе через всю Швейцарию. Вокруг — ухоженные дома, все чинно и пристойно. И вдруг — какие-то лачуги подпирают друг друга, трущобы, свалки. Что такое? А это уже в Италию въехали. Впрочем, Италия мне тоже нравится. Итальянцы чрезвычайно похожи на грузинов. И те, и другие гоняют на машинах, как бешеные. Единственный регулятор уличного движения — клаксон. Сигналят — как иерихонские трубы. Страна весьма отсталая, бедная. Но веселая. Лира падает, народ смеется. Макароны хорошие. Бене, бене, мульти бене.

В столовой сидели вместе с Марком, знакомым Валерки, поляком, живущим в итальянской Швейцарии много лет. Разговорились с официанткой.
Марк:
— Ты знаешь, а мы-то русские.
Она засмеялась.
— Не врите! Если вы русские, тогда я — шведка!

Впервые в мире увидел указатель — «В секс-шоп».

В Римини проходила конференция молодых католиков.
И хотя я православный, участие в конференции принял. Просто как слушатель. Когда подошел к регистрационному столу, у меня спросили:
— Из какой страны прибыл?
Я машинально ответил:
— Из Швейцарии.

Адриатика зимой. На пляже никого. Но так оно и лучше.

На конференции молодых католиков встретил двух русских (где их только нет!). Один учится в Университете, уже девять месяцев в Италии. Говорит блестяще. (Валерка утверждает, что без акцента.) А поступил на учебу с бухты-барахты, языка толком не знал. Парень весьма энергичный. Рассказывает:
— С учебой проблем никаких, но вот зарабатывать необходимо. Приходится непросто. Например, летом я три месяца работал продавцом. Измучился.
Другой парень приехал в Римини полтора месяца назад, не учится, не работает. Ждет работу. Якобы к маю она должна появиться. На что сейчас живет — не сказал. Но потом обмолвился, что у него здесь богатая невеста.

В Италии спал в одном номере с Лёшкой Лазаревым. Он, откровенно говоря, не приятель мне. Но и к нему я отношусь с симпатией. Любить надо всех.
Непростые отношения и с Женькой. Но вот сегодня приобнял ее, сказал что-то хорошее, она была рада. Несомненно, и Женька — человек! Хотя самовлюбленна, кокетлива, все это есть. Она, например, обожает сказать детским невинным голосочком такие фразы:
— А где мой самый большой кусочек?
Или:
— А меня сфотографировал? (Когда я фотографирую, например, Настю.)
К месту и не к месту употребляет французское tout зa.
Но все это, конечно, ерунда.

В Белинцзоне разговорились со смотрителем Храма. Он, узнав, что мы русские, стал выдавать на-гора этнографические теории. Вот одна из них:
— Вы, русские, как и все другие славяне, прямые потомки, а, следовательно, и ближайшие родственники немцев.
Я не возражал. Я имею свою этнографическую теорию. Мне кажется, что итальянцы и грузины — это не просто родственники, это близнецы-братья, как Ленин и партия. Гостеприимные, говорливые. А смотритель Храма тем временем не унимался. Говорил, говорил. Потом подарил нам какие-то старые огромные гвозди, по его уверениям, двухвековой давности. Мы от него потихонечку — бочком, бочком. Он — за нами. Принес еще какие-то карты, начал объяснять, как мигрировали народы... Потом признался, что готов сделать для людей все, лишь бы его слушали. Чудный старик.

Архиепископ Луганского кантона отец Евгений принял нас у себя очень радушно. Долго рассказывал о себе, расспрашивал о нас. Вручил каждому по сто тысяч итальянских лир, это ни много ни мало — сто двадцать швейцарских франков. Подарил различные сувениры, религиозные книги. Вообще, в итальянской Швейцарии все что-то хотят вам подарить. Ибо итальянская Швейцария — это уже Италия, точнее говоря — Грузия.
Во время встречи с Архиепископом произошла любопытная история. Он попросил нас рассказать о себе. Ребята наши и начали. Образование все получили очень солидное — Институт стран Азии и Африки, филфак и философский факультеты МГУ.
Когда речь дошла до меня, мне стало немного не по себе. Ну что сказать святому отцу? Что я закончил, в частности, отделение журналистики ВКШ при ЦК ВЛКСМ? Могут не понять. Но врать все-таки не стал. Сказал правду. И замер в ожидании реакции Его Святейшества. Архиепископ отреагировал очень для меня неожиданно:
— А вы знаете, я тоже к Вере пришел не сразу, воспитывался в атеистической среде. Но мать мне всегда говорила: «Бог есть!»

Назад ехал в автобусе вместе с Джефом, американцем, обучающемся в Италии. Играли в шахматы. Говорили по-английски.

Мы, русские студенты, выступали в Женевском университете на вечере «L’esperance de la Russie». Все говорили довольно долго. Я тоже болтал минут двадцать. Настюшка Градова, студентка филфака МГУ, удивилась:
— Ты шпарил по-французски так же, как по-русски.
Мне стало приятно. Значит, прогресс есть.
Но сказать по правде, перед выступлением я принял немного вина. Может быть, поэтому и говорил лучше. Публика слушала очень внимательно. А мы — в микрофон, в микрофон.

Сделал интервью с И. А. Градовым. И поймал себя на мысли, что, прежде всего, он не критик «Нового мира» эпохи А. Т. Твардовского, не главный редактор «Контингента», но отец замечательной дочери.

Валерка сегодня меня подстригла. Все заметили, что я помолодел.

Тоска по дому страшная. Прежде всего, по жене (бывшей, не бывшей?) и дочке. По машинке печатной. По родителям. По Кускову. По центру Москвы. По работе. По русскому языку. По комфорту (!). По свободе.
Скажу даже больше — я стал считать дни: сколько осталось до возвращения. Это я-то, человек, который всю жизнь так страстно мечтал о Западе. Считаю дни, правда. И пишу эти заметки, находясь в полном здравии и рассудке. Пишу на лекции по международной политике, я, преуспевающий студент из Женевы. Я думаю, осталось мне страдать месяца четыре. Да, страдать. Это несмотря на то, что в Нью-Йорке меня ждет прекрасная женщина. Несмотря на то, что в Женеве я никогда не голодал, да и вообще условия жизни здесь гораздо лучше, чем в Москве.
Вот такие мучительные приступы ностальгии. Слава Богу, они хотя бы не ежедневные.

Сидел в своей комнатке и печально думал: неужели настанет такой момент, когда я вернусь, обниму жену и дочку, на работе в буфете возьму чашечку кофе (чая) с нашими конфетками, потом дома посмотрю советские фильмушки. Фильмов наших, кстати говоря, здесь не хватает катастрофически. «Джентльмены удачи», «Гараж», «Ирония судьбы», «Белое солнце пустыни», «Осенний марафон» — это шедевры, настоящие шедевры. Для русского человека. А все местные фильмы такие не наши, такие незамысловатые. Одним словом, как сказал бы русский женевец Лев Евграфович Филаметов, дерьмо.

Как ни странно, Родина — это для меня, прежде всего, моя бывшая жена Наташа. Раньше я любил ее очень страстно, потом сильно ненавидел. А сейчас только люблю. Нежно, одухотворенно, спокойно. И — сознательно. Не как восемнадцатилетний мальчик. Я уже не разделяю Наташу с дочкой. И я вернусь к ним. Вот только вернутся ли они ко мне? Это весьма большой вопрос. Я как-то еще до конца не отдаю себе отчета в том, что Наташа теперь замужем за другим.

Напечатал сегодня доверенность для родителей (пусть получат деньги за мой авиабилет до Москвы. Я-то улетаю в Нью-Йорк). Печатал на машинке Игоря Александровича Градова. У него есть машинка с русским шрифтом. Пальцы почувствовали кириллицу. Блаженство.

Валерка ходила вся поникшая, грустная. Не ладилось у нее с ее Марио. Бедная девчонка.

На одной из богословских лекций услышал:
— Мы как христиане знаем — откуда мы. И куда — мы. Мы знаем, что мы бессмертны. У каждого из нас — своя миссия.
Неужели это в самом деле так? Неужели у всех в самом деле есть своя программа? И у меня? Но в чем она? В том, чтобы писать стихи, рассказики, делать интервью, вести светскую хронику? Нужно ли это еще кому-то кроме меня? Не уверен. Но знаю точно, что не писать я не могу. Мой графоманский мозг так устроен. Когда пишу — лучше соображаю.

Вчера опять было вечернее занятие у пэра Фроста. Проходило, как всегда, чрезвычайно поздно, да и после довольно утомительного дня. Я сидел на семинаре, честно говоря, дремля. И вдруг меня как током прошибло. Я услышал такую фразу: «Merde Dieu...» Мне стало не по себе. «Д. — Бог». Это говорила Мартина, немка.
Я понял, что наши окончательно заучились. Но потом до меня дошло — «Mere de Dieu» (Мать Бога). Я успокоился. И прости, Господи, что я вспомнил эту историю, просто пишу все, что было. Каюсь. А Мартина, участница наших семинаров, говорит, конечно, с весьма разительным акцентом. Что делать? Она — немка, к тому же учится сейчас не в Женеве (франкоязычной), а во Фрибурге (немецкоязычном).

Вчера сдавали экзамены. Кое-что списал, кое-что написал сам. «Шпоры», конечно, помогли. Я их готовил три недели. Не зря. Пока готовился к ответу — все выучил.

Валерка купила сегодня огромную шоколадку за три сорок. Угостила нас всех. «Разврат страшный...», как однажды охарактеризовал швейцарский шоколад парижский журналист Саша Пуришкевич.

Леня, сотрудник Консульства, сообщил «радостную» новость, что за доверенность (любую) надо заплатить двенадцать пятьдесят. Эта сумма, увы, превышает стоимость билета. Так что мне можно и без доверенности обойтись.

Вчера взял у Валерки гитару. Запел славную грустную песенку — «Я менял города, я менял имена ...Зачеркнуть бы всю жизнь, да сначала начать. Да не знаю — узнает ли Родина-Мать одного из пропащих своих сыновей».
Eugene, Evgenie, Eugenius... Как же меня будут называть завтра? Видимо, Юджином или Джином... Лера меня называет Джином.

Валерка опять меня подстригла.

Получил билет в Штаты. Спросил еврея-продавца:
— Теоретически могу ли я в крайнем случае вернуть билет? Да, я лечу, нет вопросов, но все же...
Продавец даже обиделся:
— Билет обычно стоит две тысячи. Я достал вам самый дешевый тариф, даже более дешевый, чем молодежный.
Я не стал этому доброму дядечке рассказывать свою ситуацию. Ну, как ему объяснить, что я толком до сих пор не знаю, ждут ли меня в Штатах или нет?
Кстати говоря, в Москве билеты дешевле. За ту же сумму, за которую я купил билет до Нью-Йорка (в одну сторону), в России можно приобрести билет туда-обратно. Я в Москве узнавал. А вот, например, в Женевском отделении Аэрофлота самый дешевый билет до Москвы стоит сто семьдесят долларов. Двести пятьдесят — бизнес-класс. Полный тариф — тысяча семьсот. Это многовато.

На Родине человека по фамилии Черномырдин назначили главой правительства. Филологического образования явно не хватает нашим президенту и парламенту.

Маша в который раз говорит мне следующую фразу:
— От тебя-то Патрик этого не ожидал.
Это все относительно студенток.

На лекции выступил один из главных спонсоров нашего Университета. Забыл, как его зовут. Он — немец, производитель одежды. Магнат. Говорил по-французски очень здорово. Мы его спросили: «Где вы учились?»
Ответил: «Все время учился и учусь только у жизни. Университетов не заканчивал».

Всем выдали дипломы. В отдельной папочке. Аккуратно отпечатанные.

Сегодня был праздничный ужин. Давно я так не ел. Картошечка, курочка, сосиски, соки, пирожные. Мороженое!

Еще несколько слов о нашем немецком спонсоре. Он потерял отца, когда ему было два месяца. Вырастал в непростых материальных условиях. Сейчас богат сказочно. У него в фирме работает более тысячи человек. Живет в разных странах, говорит на многих языках. Перед нами выступал по бумажке. Это здорово! Значит, готовился. К любому делу относится ответственно. Он содержал нас несколько месяцев. Ни разу об этом не вспомнил.

Валерка сказала, что я говорю по-английски с французским акцентом. Обидела. А сама, между прочим, говорит с итальянским акцентом.

Постирал в стиральной машине свою задрипанную, грязненькую курточку. Стала как новая. Анна, гречанка, подшила ее. Потом долго с ней разговаривали. В Греции, оказывается, тоже масса этнических проблем. Ситуация неспокойная. Я очень люблю Анну. Тихо и нежно. Спит она, конечно, с другим. Но это неважно. Я знаю точно, что и ко мне она относится хорошо.

В подвале замка нашел французский словарик. Пригодится.

Опять вспоминал выступления спонсоров. Другой магнат тоже здорово говорил.
— Россия — ваш дом. Почувствуйте себя хозяевами. И ничего не бойтесь. Делайте то, что считаете нужным. И то, что угодно Богу. Я вам дал немного денег. Вы учились. Но я не могу научить вас искусству жить. Могу дать совет — не бойтесь. Жизнь дарует вам то, на что у вас хватает храбрости.
Этот меценат — с юга, родился недалеко от Марселя.
Энергия у него мощнейшая. А ведь ему шестьдесят пять. Каким же он был в юности и молодости?! Встреча с этими двумя меценатами меня потрясла. Я осознал — надо действовать. И как можно решительнее.

И еще одна ремарка о меценате-французе. Он сказал:
— Евреи дают деньги только евреям. Католики дают всем.
Я бы поправил:
— Христиане дают всем.

Прощай, наш маленький уютненький домик. Здесь я провел как-никак несколько месяцев. Прощай, прекрасная итальянка Валерка, такая глазастая, такая лохматая, такая русская... Зачем же ты так долго притворялась строгой и суровой, когда ты сама душевность и сама духовность?!
Прощай, драгоценная гречанка Анна, прости меня за все, особенно за мой нескладный английский. Но все-таки ты меня понимала. Прощай, Данька, мой прекрасный айсор, человек, знающий буквально ВСЕ на свете. Прощай, русская татарка Настюшка, драгоценная девочка. Ты тоже навсегда осталась в моем сердце. Скоро вы все возвратитесь в Москву, у вас начнется новая жизнь. Я не возвращаюсь домой. Я опять еду в неизвестность. На сей раз она имеет название — город Нью-Йорк. Я не знаю, что меня там ждет. Счастье? Смерть? Говорю сейчас и о душе, и о теле.

Данька с Максом уехали на машинах в Москву, Настя улетела в Париж. Все остальные поехали на Рождество в Лозанну. Отец Филипп Бо, университетский священник, принял нас как родных. Пробыли в Лозанне несколько дней. Потом на поезде поехали в Женевский аэропорт. Ребята улетели в Москву. А я остался. Сутки ждал своего рейса в Нью-Йорк. И дождался. Таможенница расспрашивала меня минут сорок, кто я, что я? Говорили то по-английски, то по-французски. Вылет мне разрешили. Первая остановка была в Лондоне. А потом я приземлился в Нью-Йорке.