Свежий Номер

№ 11 (61), 2009

Поэтическое пространство постоянно мутирует и переформатируется. Перед каждым новым автором, если он рожден поэтом, стоит незримая задача сохранения напряжения энергетического поля. Виктор Шкловский говорил в таких случаях, что стекло, через которое мы смотрим (на мир) тускнеет, пылится и его надо протирать. Этим, собственно, занимается поэзия.

Анна Альчук дает нам пример максимального обострения. Таинственное слово ОВОЛС — не просто обратное прочтение. Переформирование гласных и согласных рождает новое ощущение в произнесении и в образе визуальном.

Когда-то в XIX веке был такой странный филолог Платон Лукашевич (он учился вместе с Гоголем в Нежинской гимназии), так вот он полагал, что обратные чтения слов — это слова других языков, и действительно находил такие соответствия! Свою науку он называл чаромантией. По его мнению, все слова созданы благодаря чарам высших существ. И некоторым дано обнаружить эти глубокие тунельные связи между словами разных языков.

Поэтическое, конечно, присутствует в самых разных предметах. И в чаромантии тоже. Но поэты ищут несколько иное: что содержится в слове еще, помимо прямого словарного значения, прямого звукового наполнения, помимо впитанных смыслов — с колыбельных времен, из многих повторов в окружающем пространстве, из книжного веера слов. Это не значит, что больше, но и не меньше слова.
Возьмем один из текстов Альчук. Например, вот этот, посвященный Велимиру Хлебникову.

Имя Хлебникова — знаковое для авторов, которых я отношу к внеисторическому авангарду. Сам Велимир принадлежит к авангарду историческому. Но вообще словом «авангард» ни он, ни его коллеги по русскому футуризму не пользовались. Он называл себя будетлянином. Полагал — то, что делается сейчас, — это делается для будущего, в будущем будет или будущим осознается. Разумеется, были люди, которые осознавали и в то время значительность будетлянина, но, в общем, Хлебников оказался прав — отдаленное от него некоторым временем будущее прислушалось. Вот стихи Анны — пример такого органичного и бережного вслушивания.

Здесь в свернутом виде содержится многое из хлебниковских посылов. Текст пронизан отсылом к повести «Ка», отзвуками хлебниковского УМА, который возникает как будто из ШУМА реки, где генетив существительного переходит в императив глагола, то есть реке предлагается речь — говорить. И река в самом деле течет-речет. И все стихотворение вдруг оборачивается такой речкой, рекущей то громче, то тише, формующей изгибы речи, обозначенные графически как суставы, сочленения. Здесь неестественность записи (в обычных стихах записывают ведь линеарно) похожа на неестественность ноговыворота у балетных или неестественность выворотности руки у скрипачей или растяжки пальцев у виолончелистов. Но это и есть естественность искусства. То есть искусство — это обнаружение красоты в возможности, или в невозможности. Это, во всяком случае, движение — поиск, некая поступенность. И недаром многие тексты Анны напоминают ступени. Подъем по плоской отвесности проблематичен, надо прорубать ступени. Вот ведь какое дело.
Я бы обратил внимание еще на одно слово здесь — ЗВУКРЫЛ. Мы помним, какую важную роль играют у Хлебникова звуки, звучания, у него даже и ЗВУКОЛЮДИ и целое ГОСУДАРСТВО ЗВУКА. Но в основе сочетания ЗВУКРЫЛ, вероятно, лежит хлебниковский звучащий Кузнечик, который крылышкует золотописьмом тончайших жил.

Анна подхватывает эту песню кузнечика и пускает ее по реке текста, как письмо к другим. Теперь уже нам предстоит уловить дыханием эти ломающиеся на стыках строки и вновь тут же срастающиеся.

Произведение все целиком схватывается глазами, отпечатывается в сетчатке. Взгляни и отвернись. Что ты запомнил? Что разглядел? Успел ли увидеть и АД слова, не только его нежность и благость? Понял ли, что в слове содержатся разнообразные вещества, в том числе опасные для существования как самого слова, так и того, кто к нему прикасается?

Подтверждений тому не счесть. Возьмем текст наудачу.

Здесь мы увидим, как в знакомых и затертых частым механическим употреблением словах обнаруживаются смыслословия. Мы увидим трансформационность: уподобление и расподобление, возникновение дополнительных призвуков и отрыв звуков.
Посмотрите, ведь слово НАСТОЯЩЕГО формируется здесь таким образом, что часть его отрывается и требует усилия возврата через строку, в то же время слог НА соединяет две строки. Один и тот же сегмент дает нам возможность проверить слово на его крепость. Крепость настоящего поэтического настоя!
Несколько лет назад Анна выпустила невеликую по объему, но чрезвычайно показательную книгу «Словарево», она вобрала в себя три книги, снабженные тремя предисловиями: Михаила Рыклина, Всеволода Некрасова и Дмитрия Булатова. Эти тексты дают ориентиры для возможных прочтений. Михаил Рыклин говорит, в частности, о «предсмысловом» качестве стихов в сборнике «Сов семь». Это интересное наблюдение и определение. Попробуем проверить.

Правда, оговорюсь, что беру наиболее подходящий для дешифровки текст. Польский семиотик и выдающийся русист Ежи Фарыно писал, что футуристы, «разлагая язык, движутся к его семиогенным инстанциям». Это, собственно, родовая черта как исторического, так и внеисторического авангарда, который, кстати, осложнен и знанием предыдущего опыта, а также и знанием аналитики. В данном случае, в тексте Анны мы обнаруживаем сигналы, указывающие на значения, оставляющие резкий чувственный след, как будто алмазом по стеклу. Ведь стекло очень точно отрезается даже не от единой линии стеклореза, а от нескольких штрихов, но уверенно нанесенных. Здесь это тоже сделано уверенной рукой.
Однако пафос неуместен по причине очень простой. Нам не дано предугадать... То есть существуют разные читатели и разные уровни восприятия. И кому-то совсем не покажется вчитываться в незнакомые сигналы неведомого чувства. ОднаКО мне кажется, что и для недоверчивого читателя в мире Анны Альчук найдется свое ОКОшКО, через которое он может взглянуть и увидеть новый объем, новое пространство, новый горизонт...

P.S. Этот текст был написан при жизни Анны, она его видела опубликованным, приняла и мы потом говорили по поводу вариантов прочтения. Говорили о возможностях растяжения и превращения слов. Разумеется, в то время я не мог себе представить никакого «шума реки», который окажется реальным, также как «мне(й) уплывать».
Мы часто выступали вместе и, как помню, Аня все время читала стихи с листа, поскольку запись необычная, можно сказать, партитурная. И я не знаю, помнила ли она свои стихи наизусть, мы об этом не говорили. Но то, что ее стихи в ней жили, это, мне кажется, бесспорно. Она вообще писала не очень много, но очень отточенно и ответственно. И произносила она свои стихи с напряжением, так несколько затрудненно, как будто они вот сейчас и создаются.