Свежий Номер

№ 2 (124), 2015

Хорошеет лицо у поющего,
даже если он худо поет...
Хорошеет лицо у дающего,
даже если он мало дает...
Но как тягостно видеть орущего,
что корыстью и злобой влеком...
И так больно заметить берущего...
Что с его происходит лицом?

Почему в моей стране,
призрачной империи,
помнят только два пенсне —
Чехова и Берии?

Раб
баб.

Вот твой дом, моя душа.
Тихо. Пыль да грязь...
Крыса, лапками шурша,
ходит не таясь.
Хочет рукопись понять,
то ль допить вино.
Долго смотрит на меня
мутное бельмо...
Харкну на пол, поманю
крысу колбасой,
завалюсь на простыню
грязный и косой…
Буду вскрикивать, храпеть,
видеть  страшный  сон.
В голове начнут греметь:
скрежет, лязг и звон.
Будет мутное кино
через душу плыть,
телевизора бельмо
до утра светить.

Утро, а все не светает.
Темень лишь крепнет кругом.
Боль, что во мне умирает,
не возродится ни в ком.

Боль, как свеча, отгорает
в мерном теченье минут…
Чувство во мне умирает.
Что ж, и галактики мрут.

Жизнь! Позабытые лица!
Все обращается в прах.
Только мельчайшей крупице
спрятаться в этих строках.

Летят слова, обильны, как листва.
Но нет ствола, ветвей, корней предмета.
Здесь, может быть, избыток мастерства,
но нет тепла и щедрости поэта.

И, может, стоит время поберечь
и не вникать в повадочку уродца.
Сей серый сумрак может и увлечь,
но никогда душа не отзовется.

Нет Бога — и не будет ничего.
Нет отклика — холодная пустыня.
Лишь цепкий ум, да злое мастерство,
да едкая бесовская гордыня.