Главная страница
Главный редактор
Редакция
Редколлегия
Попечительский совет
Контакты
События
Свежий номер
Книжная серия
Спонсоры
Авторы
Архив
Отклики
Гостевая книга
Торговая точка
Лауреаты журнала
Подписка и распространение
Свежий Номер
№ 10 (60), 2009
Переводы
Дмитрий ЦЕСЕЛЬЧУК
ИЗ ФИЗИКОВ — В ЛИРИКИ
После разгона в 70-е литературного объединения «Спектр» отправил я свои стихи на конкурс в Литературную студию при горкоме комсомола и Московской писательской организации Союза писателей. И в 1973 году меня приняли в поэтический семинар Т. Глушковой — П. Вегина — В. Сикорского. Два года «просидел за одной партой» с поэтом Юрием Поляковым; еще в студии учился, знаменитый тем, что писал стихи без запятых, Ефим Зубков; заглядывали на занятия Юрий Чехонадский, Ольга Татаринова, Олег Богданов… Старостой семинара был Игорь Селезнев. Это от него я услышал и навсегда запомнил: «Семь раз в год опубликуешься — семь подошв сотрешь». Любимым руководителем был Вадим Витальевич Сикорский.
Двухгодичная учеба в Литстудии давала право на преподавание. Дипломом, правда, воспользовался лишь после вступления в 1980-м в Профком литераторов при Литфонде СССР, став руководителем литературной студии «Бригантина». Конечно, имея диплом физфака МГУ, я мог бы работать и по своей первой специальности, но выбор был сделан: из физиков — в лирики. А из лириков — в поэтический перевод, как и многие поэты в советские времена, пишущие «не так и не про то». Первая переведенная книга — «Осенняя лирика» Петериса Зирнитиса.
На VII Всесоюзном совещании молодых писателей стал старостой семинара художественного перевода у Элизбара Георгиевича Ананиашвили. После совещания Элизбар (так мы звали нашего учителя между собой) решил не распускать семинар, а продолжить его в рамках литературной студии. Первому составу семинара Элизбар предложил работу над книгой Вахтанга Джавахадзе. Испанистка Наталья Ванханен, китаист Илья Смирнов, переводчик с литовского Юрий Ефремов, молодые переводчики с других языков собирались у Элизбара Георгиевича по вечерам и работали над переводами с подстрочника. В 1986-м вышла наша общая книга: В. Джавахадзе «Журавлиный клин». Ею Элизбар гордился не меньше, чем своими переводами из К. Сэндберга: «У автора — одно лицо, а вы все такие разные!»
А мы гордились своим Учителем.
Двухгодичная учеба в Литстудии давала право на преподавание. Дипломом, правда, воспользовался лишь после вступления в 1980-м в Профком литераторов при Литфонде СССР, став руководителем литературной студии «Бригантина». Конечно, имея диплом физфака МГУ, я мог бы работать и по своей первой специальности, но выбор был сделан: из физиков — в лирики. А из лириков — в поэтический перевод, как и многие поэты в советские времена, пишущие «не так и не про то». Первая переведенная книга — «Осенняя лирика» Петериса Зирнитиса.
На VII Всесоюзном совещании молодых писателей стал старостой семинара художественного перевода у Элизбара Георгиевича Ананиашвили. После совещания Элизбар (так мы звали нашего учителя между собой) решил не распускать семинар, а продолжить его в рамках литературной студии. Первому составу семинара Элизбар предложил работу над книгой Вахтанга Джавахадзе. Испанистка Наталья Ванханен, китаист Илья Смирнов, переводчик с литовского Юрий Ефремов, молодые переводчики с других языков собирались у Элизбара Георгиевича по вечерам и работали над переводами с подстрочника. В 1986-м вышла наша общая книга: В. Джавахадзе «Журавлиный клин». Ею Элизбар гордился не меньше, чем своими переводами из К. Сэндберга: «У автора — одно лицо, а вы все такие разные!»
А мы гордились своим Учителем.
Вахтанг ДЖАВАХАДЗЕ
ДВА ЦВЕТА
* * *
* * *
У сирени Манэ и
у сирени Монэ
солнце качели Гойи повесило и раскачало.
Над горами Хакусаи
священное сиянье полыхало:
просыпались розы Ван-Гога и Ренуара.
Ни единого облачка в небе не проплывало,
никакого тумана, которым подернуты дали, —
ни Гоген,
ни Сикейрос,
ни Врубель
не рисовали.
Два цвета обозначались одновременно
и слитно:
то — апельсины Сезанна,
то — рыбы Матисса.
Веласкеса гончие уже никого не травили,
под дубами Руссо стояла
лань Пиросманишвили.
К раю Дорэ рай Тинторетто
подмешивал краски,
дюреровские лазури
и голуби Пикассо.
Радуга Рубенса,
свежая, чистая,
в небе всходила,
в весну Боттичелли вливалась тайная сила.
Девять знакомых вошли
и садом завладели:
Мадонна Веронезе,
мадонна Ван-Дейка,
мадонны — Тициана,
Канно,
Леонардо,
Эль-Греко,
Джотто,
Микеланджело и
мадонна Рафаэля.
у сирени Монэ
солнце качели Гойи повесило и раскачало.
Над горами Хакусаи
священное сиянье полыхало:
просыпались розы Ван-Гога и Ренуара.
Ни единого облачка в небе не проплывало,
никакого тумана, которым подернуты дали, —
ни Гоген,
ни Сикейрос,
ни Врубель
не рисовали.
Два цвета обозначались одновременно
и слитно:
то — апельсины Сезанна,
то — рыбы Матисса.
Веласкеса гончие уже никого не травили,
под дубами Руссо стояла
лань Пиросманишвили.
К раю Дорэ рай Тинторетто
подмешивал краски,
дюреровские лазури
и голуби Пикассо.
Радуга Рубенса,
свежая, чистая,
в небе всходила,
в весну Боттичелли вливалась тайная сила.
Девять знакомых вошли
и садом завладели:
Мадонна Веронезе,
мадонна Ван-Дейка,
мадонны — Тициана,
Канно,
Леонардо,
Эль-Греко,
Джотто,
Микеланджело и
мадонна Рафаэля.
* * *
Покажу тебе странное фото.
Старики.
Ты знаешь их всех
И подскажешь сам имена, что в веках прогремели, —
сидят: Платон, Микеланджело и Руставели;
с поджатыми ногами: Виктор Гюго, Лев Толстой,
Пабло Пикассо, Клод Монэ и Чарли Чаплин.
Внизу: нацарапано кем-то
нечто о том, как белый свет наш печален:
«Мир — катящийся камень,
Мгновенье — и в вечность канем.
Родимся на свет — и ждет нас
Уже могильный камень»*
Старики.
Ты знаешь их всех
И подскажешь сам имена, что в веках прогремели, —
сидят: Платон, Микеланджело и Руставели;
с поджатыми ногами: Виктор Гюго, Лев Толстой,
Пабло Пикассо, Клод Монэ и Чарли Чаплин.
Внизу: нацарапано кем-то
нечто о том, как белый свет наш печален:
«Мир — катящийся камень,
Мгновенье — и в вечность канем.
Родимся на свет — и ждет нас
Уже могильный камень»*
* Четверостишие из народной грузинской поэзии.
* * *
Я не хочу
любви от всех,
я не хочу
всех восхищать,
пусть будет —
двадцать человек,
ну, предположим,
двадцать пять.
Я не хочу,
чтоб мой тираж
десятки тысяч превзошел:
— В Кувейте
издан сборник ваш,
на Мальте —
каждый вас прочел.
Подъем тбилисский
предпочтя,
пройдусь я с другом по камням,
чтоб строчка,
как мое дитя,
навстречу
выбежала к нам;
чтоб ближе, чем дитя,
приник
ко мне
любой клочок земли…
Поэт,
не верь, что на язык
какой-то —
боль перевели.
любви от всех,
я не хочу
всех восхищать,
пусть будет —
двадцать человек,
ну, предположим,
двадцать пять.
Я не хочу,
чтоб мой тираж
десятки тысяч превзошел:
— В Кувейте
издан сборник ваш,
на Мальте —
каждый вас прочел.
Подъем тбилисский
предпочтя,
пройдусь я с другом по камням,
чтоб строчка,
как мое дитя,
навстречу
выбежала к нам;
чтоб ближе, чем дитя,
приник
ко мне
любой клочок земли…
Поэт,
не верь, что на язык
какой-то —
боль перевели.
Перевел с грузинского Дмитрий ЦЕСЕЛЬЧУК