КОНЬ

Конь не привык жаловаться на судьбу. Но, стоя лунными ночами в опустевшем спортивном зале, он грустил о неудавшейся жизни. А что оставалось делать?
В молодости у коня был вполне реальный шанс стать спортивным снарядом для чемпионов. Но вместо зала, где тренировались участники Олимпийских игр, он попал в магазин. Конь был терпеливым и молча, без злобы смотрел на покупателей. А вдруг, и такое случается, среди них найдется спортсмен? В конце концов коня приобрела школа. Он покорился. А что оставалось делать?
Через него скакали неумелые школьники, его атаковали малолетки на переменах, на нем сидели, болтая ногами, девчонки-сплетницы. Все это не соответствовало его представлениям о спортивной карьере. Но конь молча сносил обиды и унижения, прививая себе философскую идею о полезности людям. А что оставалось делать?
И вот, когда конь смирился с реальностью жизни, очередная напасть пришла в лице трехлетнего внука технички. Вечером он появился в зале и, пока бабушка мыла пол, с любопытством рассматривал спортинвентарь.
— Баба, что это?
— Конь, Мишенька.
— Конь?! — искренне удивился малыш.
Внук сбегал на улицу и вернулся с букетом одуванчиков. Он подошел к коню и протянул ему цветы:
— Кушай, конь!
Все существо коня возмутилось подобной наглости. Но он взял одуванчики теплыми губами, разжевал и проглотил. А что оставалось делать?

КРЫЛЬЯ

Я выскакиваю из квартиры, хлопаю дверью и слетаю с лестницы, едва касаясь подошвами ступенек. Облезлые изрисованные стены, пол с узором из пыли, мелкого мусора и окурков, окна с фанерными листами вместо стекол — проносятся мимо. Прыг-прыг-прыг, поворот, прыг-прыг-прыг. Перескочить три ступени, распахнуть дверь — и вот я уже на крыльце, жмурюсь от яркого дневного света.
Надо бы вести себя поприличней, все-таки люди смотрят. Но через несколько шагов я не выдерживаю и снова срываюсь на бег. Во всем теле легкость, да еще какая-то упругая сила так и подбрасывает вверх. Что бы это могло быть? Ах да, крылья.
Я несусь по городу. Как красиво вокруг! Солнце светит вовсю. Ветер по-приятельски швыряет в лицо песок — его излюбленная шутка. А небо синее-синее! А листва зеленая-зеленая! Господи, как хорошо!!!
Люди не обращают внимания на мое поведение — правильно делают. Спроси меня кто-нибудь, что случилось, я прямо так и отвечу: «У меня выросли крылья!» Буйно поме-шанная — вот как я называюсь с точки зрения двуногих.
Солнце ласково припекает макушку. Ветер подхватывает меня, я едва не отрываюсь от земли! Столь бесшабашная походка простительна только детям. Но какое мне дело до мнения других?! У меня выросли крылья!
Я всегда хотела летать. Наяву прыгала с зонтиком с серванта. Во сне запросто носилась по воздуху, изредка взмахивая руками. Я была уверена, что полечу. И полетела!
Я лечу, едва касаясь земли. Сердце стучит как птичье, и кровь, с небывалой скоростью проносясь по венам, тоже становится легкой, невесомой. Кто-нибудь, держите меня! Я вот-вот закричу во все горло, расхохочусь или заплачу.
Людям не до моих крыльев. Они слишком заняты, чтобы вглядываться в проносящихся мимо девчонок. Они слишком устали, чтобы различать летающих и ходящих.
Что было до этого — не важно. Принципы, идеи, философствования на пустом месте — все побоку! Теория ничего не стоит. Она уверяет, что человек летать не может. Ему мешает сила притяжения. А сейчас я лечу!
Что будет после — не имеет значения. Тревоги, обманутые надежды, предательства, разочарования потреплют и скомкают крылья, возможно, оторвут напрочь. Будет очень больно. Но все это — потом. А сейчас я лечу!
Я лечу!!!
Небо синее-синее. Листва зеленая-зеленая. В голове — как после взрыва. В солнечном сплетении пульсирует неведомая мышца моих крыльев.
Что было, то было! Будь что будет! А этот дар я не променяю ни на какие сокровища мира.
В груди клокочет смех. На лице глупая улыбка. Я лечу!

ПОЮЩЕЕ ДЕРЕВО

Это случилось в конце февраля. Я шла на очередное свидание с автовокзалом. Одно это способно нагнать тоску. Не знаю, возможно, на свете есть другие вокзалы — чистые, уютные, — но мой знакомый мог по праву называться земным адом.
Шум и суета никогда не покидают его стен. Люди, люди, люди. Угрюмо-раздраженные кассиры, спящие на скамейках бомжи, назойливые шоферы-частники, дети беженцев, нищие, продавцы и, разумеется, пассажиры. У каждого своя забота, каждый по-своему зол на всех остальных. Агрессия тысяч и тысяч людей скапливается под высоким потолком, давит, проникает в легкие… Воздуха!
Едва купив билет, я выбежала из ужасного здания. Лучше на морозе, чем в этом мире заботы, злобы и ожидания.
А мороз, надо сказать, был нешуточный. Настоящий, февральский, с пронизывающим ветром. Редкие пассажиры, тоже оказавшиеся на улице, поеживались и в нетерпении смотрели на ряд автобусов. Но те, как обычно, подходить не торопились. Я глянула на стрелки вокзальных часов. Замерзнуть успею.
Странный звук. Я не сразу обратила на него внимание. Будничный шум города почти заглушал его. Звук отдаленно напоминал журчание ручья и хор лягушек в мае, но был ярче, чище. В недоумении завертела головой и увидела… елку.
Ель появилась во дворе вокзала еще под Новый год. Ее воткнули в сугроб и украсили. Сейчас праздничное дерево уже пообтрепалось и сникло. Из украшений на ветру колыхался лишь обрывок бумажной гирлянды, ветки оголялись, роняя хвою…
А на ветках сидели воробьи. Целая стая нахохлившихся от мороза птиц сидела на умирающей елке и… пела!
Однообразное чивканье воробьев сливалось в нечто звонкое, бурлящее, веселое. «Чивы-чив, чивы-чив-чив, — пела пассажирам елка. — Чиво вы молчите? Чиво не чивкаете? Через день, через неделю начнется весна! Чиво, не чувствуете, чем чуден мир? Чем чудесна жизнь?! Эх вы, чиловеки!»
Люди оборачивались на поющее дерево. Кто-то удивлялся, кто-то начинал улыбаться. Проходившая мимо старушка указала на елку двухлетнему внуку:
— Смотри, птички.
В голосе ее слышалось тепло. Впереди была весна.

ЛУЖА

1

Прошел дождь…
Кажется, еще сейчас великолепный теплый ливень обрушился на город, прибивая к земле летнюю пыль, подскакивая на упругих листьях тополей и берез, старательно вылизывая крыши зданий. Только что его прозрачные ножки отбивали чечетку на подоконнике, а через дорогу-реку бежали мокрые прохожие, прикрываясь бесполезными зонтами. Шумно, сыро, весело!
И вот уже все кончилось. Запоздалые капли срываются с карниза и беззвучно входят в разбухшую от воды землю. Небо очистилось, жаркое июньское солнце принимается за работу. Клочками начинает подсыхать асфальт, лакированные скамейки возвращают себе будничный, давно не крашенный вид. Воздух, пропитанный влагой и светом, разносит запахи освеженной почвы, листвы, цветов, дурашливо бросается в лицо приятно-холодным ветром. В такие минуты дышишь полной грудью и чувствуешь этот новый, умытый мир каждой клеточкой кожи, каждым нервом!

2

Прошел дождь…
На асфальтированной дорожке во дворе многоквартирного дома появилась лужа. При внешней солидности она знала о жизни всего ничего, как, впрочем, и всякий новорожденный.
Прежде ее смущали хлеставшие сверху капли. Но вот ливень прекратился, и лужа зеркальной гладью поверхности отразила все вокруг. Она увидела кирпичное здание, деревья, скамейку и небо. «Как интересно», — подумала она, пока не решаясь высказываться вслух.
Любопытный березовый листок слетел с дерева и приводнился в самый центр лужи, слегка взволновав ее.
— Ух ты! — восхищенно пропищал он. — Мир вверх ногами! Среди наших никто так не умеет. Как тебя зовут?
— Не знаю, — ответила лужа, внимательно отражая листок. — Я здесь недавно, и меня пока никто не звал.
Листок деловито путешествовал по незнакомке:
— Родители должны были сказать тебе имя.
— Родители? — лужа в раздумье покрылась рябью.
— Те, из кого ты появилась, — подсказал листок, причалив к берегу.
— По-моему, я была всегда… только не здесь и другая.
— Чушь! — возмутился лужеплаватель. — У всего есть начало и конец. Нельзя жить вечно!.. Вот старшие наверняка знают, что ты за фрукт и откуда взялась.
Первым авторитетом для листка была его мамочка. Но береза считала себя слишком занятой, чтобы болтать с каким-то там отпрыском. Она демонстративно сушила ветки и молчала. Зато решили ответить все братья малыша. У каждого был свой взгляд на происхождение лужи:
— Она от большого шума!..
— Она вылезла из земли!..
— Это дождевой червяк, мне мама рассказывала!..
Они отчаянно толкались и раскачивались, стараясь перекричать друг друга. Бестолковый шелест листвы едва не оглушил наших героев.
— У, глупые! — прикрикнул на братьев листок и поплыл к скамейке.
Пришвартовавшись к изящно изогнутой ножке, он спросил:
— Ну, а ты что скажешь, Ни-флора-ни-фауна?
«Какое красивое длинное имя! — поразилась лужа с капелькой зависти. — А вот у меня и короткого нет…»
Однако скамейка встретила прозвище с негодованием:
— Ах, ты, мелочь плоская! Ишь, моду взяли, издеваться над старшими! Постыдился бы, зеленый, я ведь и мамке твоей в бабки гожусь!..
— Неправда! — оживилась береза, и листья на ней затрепетали от гнева. — Сроду в нашем славном роду четвероногих не водилось!
— Я только хотел узнать, — пискнул листок, — кто…
Но солидным дамам было уже не до малышни.
— Это так ты с ветеранами разговариваешь?! — скрипела скамейка. — Разнежились на клумбах да и воображаете невесть что! Вас бы в лес посадить, чтобы спеси убавилось!..
— Не учите меня жить! У самой коры давно нет, каждую весну вонючей смолой марафетится, а все туда же, в педагоги норовит!..
Они еще долго спорили, изливая всю ярость, скопившуюся за годы доброго соседства. От некоторых высказываний луже хотелось просочиться сквозь землю.
В поисках спасения она посмотрела на небо и отразила облака, неспешно плывущие по чистому своду. Ничего прекраснее и возвышеннее безымянная не встречала.
— Кто вы? — спросила лужа.
— Облака, — ответили небесные созданья.
— Чудесное имя! Вот бы мне такое… Тяжело жить, когда не знаешь, кто ты и есть ли у тебя родители.
— Родители есть у всех, — авторитетно заявили облака. — Мы родились из моря, море — из реки, река — из ручья, ручей — из ключа, ключ — из подземных рек, а…
— Довольно! — взмолилась лужа. — Мне не запомнить всю родословную.
— Запомни хотя бы море.
— Море. Какое оно?
Облака задумались, припоминая детские впечатления:
— Море отражает небо.
— По морю плавают корабли.
— Иногда на море поднимаются волны.
— Хм, — лужа поспешно сверяла признаки. — Отражает… корабли (тут она с особой четкостью отразила листок)… волны… Да!!! Так и есть! Я — море!
— Не смеши! — с высокомерием возмутились облака. — Разве мы не сказали, что море большое? Огромное!
— А она просто гигантская! — вмешался листок. — Все ясно, подружка, ты — море, а я — корабль!
— Никакое не море, — пробубнило хмурое облако, чуть поотставшее от остальных, — а всего лишь след самых тяжелых из нас — туч. Маленькая. Грязная. Лужа.
— Нет! — попыталась возразить наша героиня. — Вы нарочно!.. Вы злые!..
Но облака внезапно решили не опускаться до общения с ней. Они презрительно проплывали мимо жалкой родственницы:
— Лужа!
— Вы только подумайте, лужа!
— Эка невидаль, лужа!
Перешептываниям и насмешкам не было конца.

3

— МОРЕ! — воскликнул чей-то звонкий голосок. — СМОТРИТЕ, МОРЕ!
Все замерло перед этим громоподобным возгласом. Ветер стих, скамейка и береза прекратили перебранку, облака остановились в недоумении.
Во дворе появился мальчуган лет пяти. Босоногий, колени в синяках, нос в конопушках, а одежду он, видать, планомерно мял и пачкал весь день. Чуть позади мчались еще трое ребят, обладавших не менее живописной внешностью. Первый малыш указал на лужу и сообщил с пафосом открывателя Америки:
— МЫ НАЗОВЕМ ЕГО БОЛЬШИМ МОРЕМ!
— А ЛИШТОК БУДЕТ ГЛАВНЫМ КОРАБЛЕМ, — прошепелявил его приятель с шишкой на лбу. — ЩУР, Я БОШМАН!
Посрамленные в своих знаниях облака поспешили к горизонту. Береза и скамейка шепотом делились впечатлениями о приморской жизни. А в луже весело играли ребятишки. Главный Корабль под командованием славного Капитана и его бравых Пиратов бороздил просторы Большого Моря.
— Кто это? — спросила счастливая лужа, отразив конопатого мальчика.
— Человек, — гордо ответил листок. — Уж если ОН сказал, что ты Большое Море, а я Главный Корабль, так оно и есть.