Архив

№ 3, 2004

Нью-Йорк на карте генеральной. Проза

Александр Синдаловский












ГЕОМЕТРИЯ ЛЮБВИ ЯНА ЯКОВЛЕВИЧА ЯКУБОВСКОГО

У Яна Яковлевича была жена. Симпатичная лицом, заметная телом, но со скверным характером. Характер — он, конечно, вещь глубоко внутренняя. Однако не может он не спроецировать себя на поверхность. Над речной впадиной — всегда водоворот. Оттого у симпатичного лица было не столь симпатичное выражение, а тело — тело словно бы желало скрыть свои достоинства, сделаться менее заметным, будто говорило: не то что не получите меня, а и посмотреть на себя толком не дам, как ни просите. Но не могут ведь и тело с лицом — феномены внешнего порядка — не пустить корни вглубь существа и не наложить отпечатка на характер. От волн — и дно неровное. По этой причине характер приобрел некую ауру шарма, недоброго, но оттого еще более очаровательного, даже колдовского. Тело, лицо и характер срослись в некое запутанное целое, переплелись, как корни дерева и земля: окаменевшие корни и одеревеневшая земля. Это целое не поддавалось анализу, тем более что к анализу Ян Яковлевич был не склонен, если не сказать не способен. Анализа Ян Яковлевич боялся и не ждал от него ничего доброго, хотя и был евреем, о чем тонко намекало его имя и разъясняло для непонятливых отчество.
Ошибочно полагают, что всякий еврей обладает отменной аналитической способностью. Приводят в пример Фрейда, Маркса и Эйнштейна, забывая, что и психоанализ, и коммунизм, и даже теория относительности — а может, она как раз в первую очередь — принадлежат к области мифотворчества, то есть процессу, более близкому к синтезу. Да будь все евреи аналитиками — не осталось бы уже евреев как нации. Евреи стали бы историей, а возможно и артефактом.
К евреям Ян Яковлевич относился очень сдержанно. Они служили ему таким же плохим фоном, как меткая карикатура — ее прототипу. Поэтому, эмигрировав, он позволил себе и вовсе отмежеваться от них, чему на родине мешала элементарная гордость — наподобие внутреннего обязательства богатого родственника к бедному. Ян Яковлевич был евреем ассимилированным, то есть евреем не по религии или даже происхождению, а по внешности и отчасти такой туманной вещи, как психология. Всякий раз, встречая религиозного еврея в несуразной шапочке (терминология Яна Яковлевича), Ян Яковлевич морщился и испытывал внутреннюю потребность оправдываться. Роль евреев в революции была ему также в высшей степени антипатична. Зачем было соваться? — думал он и снова морщился. Ведь процесс ассимиляции шел как никогда хорошо и гладко. Не нужно подталкивать судьбу к точке, являющейся ее неизбежной целью. Ян Яковлевич был немножко мудрецом, в соломоновском смысле этого понятия, и уже в силу одного этого терпеть не мог анализа. Ведь мудрость всегда предпочитает полумрак яркому свету.
А тут еще в сдержанный огонь сдержанного отношения было подлито масло провинциального еврейства. Ян Яковлевич, бывший житель бывшего столичного города, смотрел на провинциальных евреев и недоумевал: полноте, да евреи ли это? Откуда же тогда у них столько самоуверенности и мускулов? Да и золотых цепей и браслетов? Конечно, исторически среди них, то есть нас, много ювелиров, но ведь ювелиры производят больше для других. Ведь это как встретить часовщика с настенными часами на голове вместо шляпы. Нет, родства с провинциальными евреями Ян Яковлевич не испытывал, как не обнаруживал в себе и потребности такового.
Наверное, этим отчасти объясняется то, что настоящих друзей у Яна Яковлевича не было. Уж как-то так получилось. Один не подошел по причине недостатка образованности, другой — отсутствия чувства юмора, третий был отвергнут из-за бестактности, четвертый слишком робок, пятый был покинут из-за чрезмерной назойливости, шестой отменно глуп, седьмой пытался казаться умным, таковым, разумеется, не являясь, восьмой думал только о себе, в то время как девятый имел наивность верить в подлинность своего альтруизма. Десятый просто не заслуживал упоминания.
Зато была у Яна Яковлевича любовница. С очень мягким характером, умным лицом, но заурядным телом. Казалось бы, что такой должна была быть как раз жена, а не любовница, а любовница — такой, как жена, а не наоборот, как вышло. Но здесь уже начинался анализ, заводящий в неминуемый тупик, и Ян Яковлевич поворачивал оглобли назад. Видно, у природы были свои представления о целесообразности. Ян Яковлевич в вопросах целесообразности целиком полагался на природу.
Откуда взялась такая любовница у Яна Яковлевича? Ведь, в конце же концов, у него были отчетливые (хоть и бессознательные) представления о том, какой ей следует быть, — представления, которые К.Г. Юнг, не бывший не только аналитиком, но и евреем и которому уже только по одной этой причине можно доверять, называет архетипом вечной женственности — анимой. Однажды в ресторане на танцплощадке Ян Яковлевич увидел стройные ноги, к которым тонкими ремешками были приделаны туфли на каблуках, роднящих их обладательницу с цирковыми эквилибристами. С другой стороны к ногам на довольно большой высоте прикреплялся округлый зад, плавно переходящий в тело, легко удовлетворяющее требованиям самых тонких ценителей женской красоты, к которым Ян Яковлевич, кстати, не принадлежал. Заканчивалось все это миловидной головкой с большими глазами, постреливающими кокетливыми взглядами. Улучив момент, когда жена вышла в туалет с целью восстановления силы косметических чар, Ян Яковлевич обратился к ногам, стараясь держать взгляд на уровне их лица: «Дай мне свой телефон, красавица!» Красавица блудливо улыбнулась и неожиданно сообщила телефон. По правде, единственное, на что рассчитывал Ян Яковлевич, была улыбка. Ну, максимум, блудливая. Но телефона — нет, телефона он никак не ожидал, что называется, не смел надеяться. На беду у Яна Яковлевича была, ну, совершенно никудышная память. Просто из рук вон. Про такую память говорят: не память, а решето, или друшлаг, или ситечко. Зная это, он начал повторять телефон по кругу, шаря во внутреннем кармане пиджака на предмет обнаружения там шариковой ручки. Но тут пришла жена и прервала циклический процесс словами: «Дай ключи от машины». Три первые цифры встали, как вкопанные, три последующие натолкнулись на них, а четыре замыкающие кубарем перекатились через первые шесть. В результате этого катастрофического сложения и умножения осталась одна удивленная и разочарованная цифра — 0. Или, вернее, иная — являющаяся мерилом всех чисел — 1. Так остался Ян Яковлевич без любовницы с красивым телом. Любовница же без такового, но с нежным характером, словно материализовалась из ничего, из нуля.
Однажды в ресторане за столиком Ян Яковлевич увидел женщину с умным лицом и мягким характером. Ноги, как и большая часть тела, были спрятаны под столом. Когда жена ненадолго отлучилась, Ян Яковлевич сформулировал свои чувства к незнакомке так: «Дай мне свой телефон, красавица!» Красавица благосклонно улыбнулась, ибо не была таковой, и написала телефон на бумажке... Так появилась у Яна Яковлевича любовница с очень мягким характером, умным лицом и телом, спрятанным под столом.
А еще Ян Яковлевич ходил к проституткам, видимо надеясь найти там синтез красоты и хорошего характера. То есть, разумеется, у проституток хорошего характера не было вовсе, а имелся, как раз наоборот, характер весьма неуживчивый, но характера своего они не показывали. (Это было вроде табу, налагаемого их профессией.) А что такое хороший характер, как не отсутствие характера как такового или, на худой конец, его проявлений? Красивыми их тоже нельзя было назвать. Как по сравнению с женой, так даже и любовницей. Но проституткам быть красивыми и не надо: они черпают сексуальность из своей профессии в таких количествах, что их внешний вид теряет всяческое значение.
Психологической правды ради заметим, что Ян Яковлевич комплексовал перед женой по поводу любовницы и перед любовницей по поводу проституток. Но не фрейдовским комплексом, что подтачивает жизнь неврозом, словно вода — деревянный мост сознания, перекинутый через черную речку подсознательного, а скорее комплексом спортивно-концертным: как ни велик он, как ни подобен бельму на глазу, а все же привыкаешь его не замечать... Он тебя не трогает, и ты отвечаешь ему тем же.
Так вот и жил Ян Яковлевич: ссорился с женой, но и мирился, ходил к любовнице, но и скучал с ней, бывал у проституток, но и жалел об этом. Как отважный былинный богатырь, сражался Ян Яковлевич со своим Змеем Горынычем, но и дружил с ним, зная, что тот согревает его дыханием своих голов. В общем, мог справедливо гордиться достигнутым статусом кво.
Но вот однажды жена узнала о существовании любовницы. Бог его знает как. Может, по помаде, а может, и по духам. А может, чисто интуитивно, этим — как его? — женским чутьем, или наоборот — эмпирически. А может, Ян Яковлевич и сам признался под воздействием алкоголя или прилива сентиментальных чувств: был он склонен к излияниям и возлияниям. Но это, конечно, вряд ли. Так или иначе — узнала жена. И не стало у Яна Яковлевича жены, ибо знание смерти подобно. То есть сначала ее стало слишком много: со всех сторон раздавались ее крики, отовсюду лились слезы, но потом ее не стало вовсе.
А вслед за этим пропала у Яна Яковлевича любовница. Из-за проституток. Кажется, Ян Яковлевич сам проболтался. Забыл, что путешествует с чемоданом с тройным дном. Пришел Ян Яковлевич к любовнице и стал плакаться о том, что жена обо всем догадалась. «Представляю, — говорит, — что было бы, если бы она узнала, что я и к...». Но может, и не проболтался вовсе, а сказал намеренно, почувствовал, что без линии жены, ее подпиравшей, линия любовницы все равно не устоит. Любовница ничего не сказала. Не было ни слез, ни истерик, ни пощечин: ведь у нее был мягкий характер и к тому же умное лицо. Однако больше Яну Яковлевичу не удалось до нее дозвониться. Как-то так все получалось, что то телефон был занят, то никого не было дома...
А потом исчезли из жизни Яна Яковлевича и проститутки. Вот ведь казалось, что уж этим точно деваться некуда. А пропали и они. Вроде бы выходило, что проститутки являются прямой, проходящей через две точки, образованные пересечением расходящихся линий жены и любовницы с плоскостью приземленности. И вот исчезли линии жены и любовницы — и перестала существовать линия проституток. Но это уже было нечто вроде аналитической геометрии. А пространственного воображения у Яна Яковлевича не было и в помине — с ним у Яна Яковлевича было хуже, чем даже с анализом.
Так осталась в пространстве только точка Яна Яковлевича. Не ограниченная треугольником, она была совсем незаметной. Очень скоро глаз устал различать ее тускло-серый контур на черном фоне. Так погас Ян Яковлевич Якубовский.

Июнь 2002 г.