ГЕОМЕТРИЯ
ЛЮБВИ ЯНА ЯКОВЛЕВИЧА ЯКУБОВСКОГО
У
Яна Яковлевича была жена. Симпатичная лицом, заметная телом, но со скверным
характером. Характер — он, конечно, вещь глубоко внутренняя. Однако
не может он не спроецировать себя на поверхность. Над речной впадиной
— всегда водоворот. Оттого у симпатичного лица было не столь симпатичное
выражение, а тело — тело словно бы желало скрыть свои достоинства, сделаться
менее заметным, будто говорило: не то что не получите меня, а и посмотреть
на себя толком не дам, как ни просите. Но не могут ведь и тело с лицом
— феномены внешнего порядка — не пустить корни вглубь существа и не
наложить отпечатка на характер. От волн — и дно неровное. По этой причине
характер приобрел некую ауру шарма, недоброго, но оттого еще более очаровательного,
даже колдовского. Тело, лицо и характер срослись в некое запутанное
целое, переплелись, как корни дерева и земля: окаменевшие корни и одеревеневшая
земля. Это целое не поддавалось анализу, тем более что к анализу Ян
Яковлевич был не склонен, если не сказать не способен. Анализа Ян Яковлевич
боялся и не ждал от него ничего доброго, хотя и был евреем, о чем тонко
намекало его имя и разъясняло для непонятливых отчество.
Ошибочно полагают, что всякий еврей обладает отменной аналитической
способностью. Приводят в пример Фрейда, Маркса и Эйнштейна, забывая,
что и психоанализ, и коммунизм, и даже теория относительности — а может,
она как раз в первую очередь — принадлежат к области мифотворчества,
то есть процессу, более близкому к синтезу. Да будь все евреи аналитиками
— не осталось бы уже евреев как нации. Евреи стали бы историей, а возможно
и артефактом.
К евреям Ян Яковлевич относился очень сдержанно. Они служили ему таким
же плохим фоном, как меткая карикатура — ее прототипу. Поэтому, эмигрировав,
он позволил себе и вовсе отмежеваться от них, чему на родине мешала
элементарная гордость — наподобие внутреннего обязательства богатого
родственника к бедному. Ян Яковлевич был евреем ассимилированным, то
есть евреем не по религии или даже происхождению, а по внешности и отчасти
такой туманной вещи, как психология. Всякий раз, встречая религиозного
еврея в несуразной шапочке (терминология Яна Яковлевича), Ян Яковлевич
морщился и испытывал внутреннюю потребность оправдываться. Роль евреев
в революции была ему также в высшей степени антипатична. Зачем было
соваться? — думал он и снова морщился. Ведь процесс ассимиляции шел
как никогда хорошо и гладко. Не нужно подталкивать судьбу к точке, являющейся
ее неизбежной целью. Ян Яковлевич был немножко мудрецом, в соломоновском
смысле этого понятия, и уже в силу одного этого терпеть не мог анализа.
Ведь мудрость всегда предпочитает полумрак яркому свету.
А тут еще в сдержанный огонь сдержанного отношения было подлито масло
провинциального еврейства. Ян Яковлевич, бывший житель бывшего столичного
города, смотрел на провинциальных евреев и недоумевал: полноте, да евреи
ли это? Откуда же тогда у них столько самоуверенности и мускулов? Да
и золотых цепей и браслетов? Конечно, исторически среди них, то есть
нас, много ювелиров, но ведь ювелиры производят больше для других. Ведь
это как встретить часовщика с настенными часами на голове вместо шляпы.
Нет, родства с провинциальными евреями Ян Яковлевич не испытывал, как
не обнаруживал в себе и потребности такового.
Наверное, этим отчасти объясняется то, что настоящих друзей у Яна Яковлевича
не было. Уж как-то так получилось. Один не подошел по причине недостатка
образованности, другой — отсутствия чувства юмора, третий был отвергнут
из-за бестактности, четвертый слишком робок, пятый был покинут из-за
чрезмерной назойливости, шестой отменно глуп, седьмой пытался казаться
умным, таковым, разумеется, не являясь, восьмой думал только о себе,
в то время как девятый имел наивность верить в подлинность своего альтруизма.
Десятый просто не заслуживал упоминания.
Зато была у Яна Яковлевича любовница. С очень мягким характером, умным
лицом, но заурядным телом. Казалось бы, что такой должна была быть как
раз жена, а не любовница, а любовница — такой, как жена, а не наоборот,
как вышло. Но здесь уже начинался анализ, заводящий в неминуемый тупик,
и Ян Яковлевич поворачивал оглобли назад. Видно, у природы были свои
представления о целесообразности. Ян Яковлевич в вопросах целесообразности
целиком полагался на природу.
Откуда взялась такая любовница у Яна Яковлевича? Ведь, в конце же концов,
у него были отчетливые (хоть и бессознательные) представления о том,
какой ей следует быть, — представления, которые К.Г. Юнг, не бывший
не только аналитиком, но и евреем и которому уже только по одной этой
причине можно доверять, называет архетипом вечной женственности — анимой.
Однажды в ресторане на танцплощадке Ян Яковлевич увидел стройные ноги,
к которым тонкими ремешками были приделаны туфли на каблуках, роднящих
их обладательницу с цирковыми эквилибристами. С другой стороны к ногам
на довольно большой высоте прикреплялся округлый зад, плавно переходящий
в тело, легко удовлетворяющее требованиям самых тонких ценителей женской
красоты, к которым Ян Яковлевич, кстати, не принадлежал. Заканчивалось
все это миловидной головкой с большими глазами, постреливающими кокетливыми
взглядами. Улучив момент, когда жена вышла в туалет с целью восстановления
силы косметических чар, Ян Яковлевич обратился к ногам, стараясь держать
взгляд на уровне их лица: «Дай мне свой телефон, красавица!» Красавица
блудливо улыбнулась и неожиданно сообщила телефон. По правде, единственное,
на что рассчитывал Ян Яковлевич, была улыбка. Ну, максимум, блудливая.
Но телефона — нет, телефона он никак не ожидал, что называется, не смел
надеяться. На беду у Яна Яковлевича была, ну, совершенно никудышная
память. Просто из рук вон. Про такую память говорят: не память, а решето,
или друшлаг, или ситечко. Зная это, он начал повторять телефон по кругу,
шаря во внутреннем кармане пиджака на предмет обнаружения там шариковой
ручки. Но тут пришла жена и прервала циклический процесс словами: «Дай
ключи от машины». Три первые цифры встали, как вкопанные, три последующие
натолкнулись на них, а четыре замыкающие кубарем перекатились через
первые шесть. В результате этого катастрофического сложения и умножения
осталась одна удивленная и разочарованная цифра — 0. Или, вернее, иная
— являющаяся мерилом всех чисел — 1. Так остался Ян Яковлевич без любовницы
с красивым телом. Любовница же без такового, но с нежным характером,
словно материализовалась из ничего, из нуля.
Однажды в ресторане за столиком Ян Яковлевич увидел женщину с умным
лицом и мягким характером. Ноги, как и большая часть тела, были спрятаны
под столом. Когда жена ненадолго отлучилась, Ян Яковлевич сформулировал
свои чувства к незнакомке так: «Дай мне свой телефон, красавица!» Красавица
благосклонно улыбнулась, ибо не была таковой, и написала телефон на
бумажке... Так появилась у Яна Яковлевича любовница с очень мягким характером,
умным лицом и телом, спрятанным под столом.
А еще Ян Яковлевич ходил к проституткам, видимо надеясь найти там синтез
красоты и хорошего характера. То есть, разумеется, у проституток хорошего
характера не было вовсе, а имелся, как раз наоборот, характер весьма
неуживчивый, но характера своего они не показывали. (Это было вроде
табу, налагаемого их профессией.) А что такое хороший характер, как
не отсутствие характера как такового или, на худой конец, его проявлений?
Красивыми их тоже нельзя было назвать. Как по сравнению с женой, так
даже и любовницей. Но проституткам быть красивыми и не надо: они черпают
сексуальность из своей профессии в таких количествах, что их внешний
вид теряет всяческое значение.
Психологической правды ради заметим, что Ян Яковлевич комплексовал перед
женой по поводу любовницы и перед любовницей по поводу проституток.
Но не фрейдовским комплексом, что подтачивает жизнь неврозом, словно
вода — деревянный мост сознания, перекинутый через черную речку подсознательного,
а скорее комплексом спортивно-концертным: как ни велик он, как ни подобен
бельму на глазу, а все же привыкаешь его не замечать... Он тебя не трогает,
и ты отвечаешь ему тем же.
Так вот и жил Ян Яковлевич: ссорился с женой, но и мирился, ходил к
любовнице, но и скучал с ней, бывал у проституток, но и жалел об этом.
Как отважный былинный богатырь, сражался Ян Яковлевич со своим Змеем
Горынычем, но и дружил с ним, зная, что тот согревает его дыханием своих
голов. В общем, мог справедливо гордиться достигнутым статусом кво.
Но вот однажды жена узнала о существовании любовницы. Бог его знает
как. Может, по помаде, а может, и по духам. А может, чисто интуитивно,
этим — как его? — женским чутьем, или наоборот — эмпирически. А может,
Ян Яковлевич и сам признался под воздействием алкоголя или прилива сентиментальных
чувств: был он склонен к излияниям и возлияниям. Но это, конечно, вряд
ли. Так или иначе — узнала жена. И не стало у Яна Яковлевича жены, ибо
знание смерти подобно. То есть сначала ее стало слишком много: со всех
сторон раздавались ее крики, отовсюду лились слезы, но потом ее не стало
вовсе.
А вслед за этим пропала у Яна Яковлевича любовница. Из-за проституток.
Кажется, Ян Яковлевич сам проболтался. Забыл, что путешествует с чемоданом
с тройным дном. Пришел Ян Яковлевич к любовнице и стал плакаться о том,
что жена обо всем догадалась. «Представляю, — говорит, — что было бы,
если бы она узнала, что я и к...». Но может, и не проболтался вовсе,
а сказал намеренно, почувствовал, что без линии жены, ее подпиравшей,
линия любовницы все равно не устоит. Любовница ничего не сказала. Не
было ни слез, ни истерик, ни пощечин: ведь у нее был мягкий характер
и к тому же умное лицо. Однако больше Яну Яковлевичу не удалось до нее
дозвониться. Как-то так все получалось, что то телефон был занят, то
никого не было дома...
А потом исчезли из жизни Яна Яковлевича и проститутки. Вот ведь казалось,
что уж этим точно деваться некуда. А пропали и они. Вроде бы выходило,
что проститутки являются прямой, проходящей через две точки, образованные
пересечением расходящихся линий жены и любовницы с плоскостью приземленности.
И вот исчезли линии жены и любовницы — и перестала существовать линия
проституток. Но это уже было нечто вроде аналитической геометрии. А
пространственного воображения у Яна Яковлевича не было и в помине —
с ним у Яна Яковлевича было хуже, чем даже с анализом.
Так осталась в пространстве только точка Яна Яковлевича. Не ограниченная
треугольником, она была совсем незаметной. Очень скоро глаз устал различать
ее тускло-серый контур на черном фоне. Так погас Ян Яковлевич Якубовский.
Июнь
2002 г.