|
||
|
|
И я лежал от всяческих ударов. И не боялся, что меня ударят, удавят, — но боялся: пожалеют. Положено лежачего жалеть. Напрасны опасенья! Безразлично маршировали мимо пешеходы, мохнатые изделия из меха на честные морщины нахлобучив. А я — хотя лежал — но их запомнил. Запомнил — до двенадцатой веснушки, до двадцати семи ресниц на левом глазу, до двух обломанных ногтей. А я — хотя лежал — но понял: лучше пощечина, чем помощь безразличных. Почетнее пощечина, чем помощь. Я так боялся — кто-то пожалеет, погладит по волосикам... Спасибо, вам, волчья сыть, вам, подлость, безразличье, за неспособность к жалости. Все нынче по-другому. И в столицу мою приходят... Кто же? Те же, те же. Приходят в положении «согбенно». Согбенно! Я — лежал. Они — не лежа! На согнутых — но на своих двоих! Они приходят, жалуясь блаженно на все свои царапинки. Пинки не променяю. Слушаю, не пикнув, выслушиваю целые программы несчастности. Выслушиваю, вижу: клыки у них достаточно крепки, отточены, как скобы. Под перчаткой рисунок волосатых волчьих лап! Ну, жалуйтесь. Мне — можно. Я — жалею. Ложитесь на колени. Я — жалею. За волчью сыть, за подлость, безразличье — Я всех без исключения жалею и нет предела жалости моей!
Еще
одно, последнее сказанье И я вернусь в тот город Китеж, туда, где вырос. Нырну в тот омут, где ворота вращает стража. И возвращение мое расценит стража как вражью вылазку. Возьмет на подозренье. И я приду к своей жене в ворота храма. — Где скот? — спрошу я. — Сожрала стража, на обувь — шкуры. — Где сын? — спрошу я. — Убила стража, четвертовала. — Где дочь — спрошу я. — Три смены стражи, сто сорок стражей твою насиловали дочь поочередно. — А ты? — спрошу я жену. — А челядь? — А побратимы? — Молчала челядь, — жена ответит, а побратимы вступили в стражу, во избежанье подозрений, я — вышла замуж за самодержца, — жена ответит. Так я вернусь в тот город Китеж, туда, где правил, где заправляла делами челядь и побратимы. И не могли они, монголы, сдолать наш город, где каждый первый — герой, где каждый второй — бессмертен! Я обратился: И мы зажарили
живьем Мы затонули
в полночь. Полностью. Вот я
вернусь в тот город Китеж, Но я вернусь
в тот город Китеж, Я захвачу
с собой двенадцать И обращусь я к самодержцу: — Ты в самом деле сам держишься? И сам все держишь? — Все держит стража, и сам немножечко держусь, народ навроде меня поддерживает сам, как скажет стража. И я на
площадь положу — В стране,
где столько веков Народ
производил рыданья Но не
забыли меня казнить Когда-нибудь,
потом, гораздо Но говорят,
что город Китеж |