Архив

№ 17, 2006

Агамемнон читает лекции по психологии. «Любишь, когда не знаешь, знаешь, когда ненавидишь», — говорит он. «И знание меняет твое лицо, в результате чего к сорока годам получаешь двусмысленные поздравления из зеркала», — добавляет чей-то портрет со стены.
После лекции Агамемнон пьет козье молоко в баре. Молоко специально доставляют для него с ирландской фермы.
«Важна ли для ученого мужского пола личная жизнь?» — спрашивает кто-то из студентов. Поперхнувшись, Агамемнон думает: отправить бы плута к Плутону за такие намеки, но вслух невозмутимо отвечает: «Мужчина может жить и в небесном пейзаже. Да-да, и гадать на любовь девушек и всех людей. Облака ему таковую любовь изобразят, и даже вполне фигурально — явят три благородных видения».

Через полтора века Гоголь вернулся в Италию — на этот раз под фамилией Тарковский. Периодически шарахаясь от мопедов, он гулял по Палатину и неожиданно вышел к могиле, где покоится римская словесность. Могила его испугала, он не любил могил, словесности и самого Рима.
Болезненно передернувшись, он возвратился в отель, взял ключ у портье и при этом заметил, что вот он снова отражается в чужих зеркалах. Подбородок знакомый, но губы говорят на незнакомом языке, думал Гоголь. Что они говорят? Что человека легко перевести на иное наречие, но кто читать-то будет?
Вечером он очинил найденное в каком-то парке лебединое перо и чернилами цвета пламени записал в блокноте: «Тот, кто читает не написанное мною, но меня, находит в этом странное удовольствие. Иначе он бы не тешился этим так долго. Собственно, он всегда может захлопнуть книгу без всяких для себя моральных последствий. Я как будто тоже могу захлопнуться, но не делаю этого, поскольку имею профессиональную привычку дочитывать до конца двухтомные романы и досматривать до погружения в сон двухсерийные фильмы».

Антон ван Левенгук смастерил подзорную трубу, в которую видно прошлое. В прошлом этом выискивались то динозавры, то блохи величиной с мамонтов, и их было столько, что Левенгук каждый раз испуганно отнимал трубу от глаза.
Успокоившись стаканчиком имбирного пива, Левенгук выходил в город. Он останавливался в каком-нибудь сквере, клал ладонь на ствол дерева и терпеливо ждал, пока на нее вскарабкается жучок или муравей.
«Маленькие, пока еще маленькие», — шептал Левенгук, в некотором помрачении рассудка путая прошлое с будущим и причину со следствием.