Литературно-художественный журнал «Дети Ра». № 11, 2005. Ольга Сванберг

ТРИ ВРЕМЕНИ ГОРОДА

Уже со Слова падало Табу,
уже в душе не Тьма одна стояла,
но, прежде чем принять свою судьбу,
еще отречься трижды предстояло.
E.K.

Часть 1
Он и Город

Он вошел в Город. Он принес с собой свои боль, горечь и страх, свой список потерь и унижений. Он блуждал в слепых лабиринтах Города, не готовый еще расстаться со всем этим, выплеснуть из своей глубины в стыло-звенящий воздух. А Город пробовал Его на вкус, вдыхал Его запах, бесстрастно слушал биение сердца, смотрел в Его озябшие зрачки, видел в них и понимал гораздо больше, чем город, отвергший Его. Ведя свою размеренную суетно-праздную жизнь, Город принял Его и еще не знал, что вступает в игру с Судьбой, что правила отныне будет задавать не он.
Город ощущал Его глубоко, не понимая, почему другие человеческие существа не чувствуют в Нем отваги и величия, самоотречения и горения, живущих в Его сердце не на показ, почему не видят и не хотят понять Его обреченность на служение им.
А Город понял и принял его в себя, еще не полюбив и не возненавидев, пребывая в беспечной уверенности, что ему это не грозит.
Он рвал свое сердце на части, обнажая беззащитную боль на подмостках городских площадей и парков. А Город промакивал Его раны тампонами спокойных взглядов, окутывал, как бинтами, гулом встревоженных голосов, входил в резонанс с Его натянутыми до предела нервами и не давал остаться одному, если страдание становилось нестерпимым. А когда Он не мог сдержать своих слез, Город рвался Ему навстречу растерянно-смятенными лицами и облегченно вздыхал, видя, что боль уходит из Него, струясь по щекам и высыхая с порывами ветра.
Город понял, что пропал, когда задохнулся от счастья при виде Его улыбки, рассыпающей вокруг себя искорки звенящего серебра и разливающей потоки пьянящего чувства сопричастности к Его радости.
Город привык жить с Ним одной жизнью, привык, что Он здесь, всегда, как часть его ландшафта и его души. Он сросся с этим человеческим детенышем, как с близким родственником, и сам удивлялся тому.
Поэтому, когда Он уехал вдруг, так просто, Город воспринял это как предательство и не мог даже заплакать, безуспешно стараясь вдохнуть гнетущий воздух своих улиц, по которым Он уже не бродил. Город не ждал Его обратно, а пытался понять, чем он не смог для Него стать.
Он возвращался с детской радостью во взгляде и в сердце, еще не зная, что Город уже готовит свою месть. Город переплавил всю свою невыраженную нежность и тоску по Нему в бушующие потоки ярости, он хлестал Его наотмашь безжалостными словами женщины, в чье лицо Он хотел бы смотреться, как в зеркало, до конца своей жизни; он бросал в Него клочья недоверия и затаенной обиды. Город выплеснул все, и только тут впервые заплакал.
Город омыл свои улицы слезами искупления, потому что понял, что Его сердце больше его собственного, что в своем великодушии Он простит ему и это.
И Город лег Ему под ноги преданно-нежный, не смея больше ни позвать, ни проклясть, готовый выполнять любые Его желания, подчиняться всему, что Он должен исполнить на Своем Пути, лишь бы Он позволил любить себя, даже не давая надежды на взаимность.
И Он остался в Городе. Пока остался.

Частъ 2
Она и Город

Она обращалась с ним как с надоевшим любовником, жила в этом Городе и не замечала его присутствия. А Город терпеливо ждал, не обижаясь, не сердясь, понимая, что сейчас ему не соперничать с Мужчиной, который заслонил Ей не только Город, но и весь Белый Cвет. Он понимал, что Ее исстрадавшееся сердце распахнулось навстречу этому Мужчине в безумной жажде любви и сострадания.
Город хотел бы возмутиться богохульством, когда Мужчина сравнивал Ее глаза с глазами Богородицы, но знал, что Ее изливающая доброту душа не знает гордыни и достойна всех прекрасных слов, придуманных в мире. Мужчина говорил о Ее необыкновенности и Искренности, Верности и Любви. Она чувствовала себя Единственной женщиной на планете, Евой в райском саду. Мужчина играл Ее сердцем, как опытный жонглер мячиком, и Город скрежетал зубами от ревности и бессилия.
Город знал многое, о чем не догадывалась Она, безоглядно веря в честность Мужчины. Город молчал, боясь сделать ей больно. Он угадывал в Ней сильное и мужественное сердце, но оттягивал развязку до последнего.
И развязка наконец наступила. Неожиданно и грубо, скомкав декорации пастельных тонов и вымазав их в грязно-серый цвет лжи.
Она всегда думала, что сможет простить трусость и слабость, вот только предательства принять не в силах, поскольку, приняв, сделает его частью себя, а как жить с ним она не знала. И вдруг оказалось, что трусость и слабость и есть ступеньки к предательству, а лицемерие — покрывающий их декоративный ковер, по которому Она не в состоянии сделать ни шагу.
В тот день, когда грубая правда ворвалась в ее жизнь, как обезумевший от страданий больной, время повернуло вспять, вызывая миражи воспоминаний. Она окунулась в них целиком, не щадя ни сердца своего, ни нервов. Она выпила оглушительно-терпкую истину до дна и осталась жива, хотя мир покачнулся, перевернулся и с гнусной гримасой вернулся на свое место, изменив Ее до неузнаваемости.
Мужчина перестал существовать, потому что писать это слово с маленькой буквы Она не умела. Но и Женщины тоже не стало. Все женское в ней было распято, унижено и растоптано. Не было ни обиды, ни ревности, ни страха, ни жалости к себе. Она беспощадно выжгла все это в себе вместе с болью. И только когда в Ее душе не осталось ничего, пропала способность чувствовать и думать, когда ветер безразличия шелестел золой на пепелище, в ней стал просыпаться и прорастать нежный цветок глубинной Женственности. Побег был такой тонкий и хрупкий, с крохотным алым бутоном, что Город потерял сон от волнения, оберегая его как свое собственное дитя.
А Она как будто впервые увидела этот Город: надежный, ласковый, любящий. Ей захотелось прижаться к его сильной, стальной громаде, попросить прощения за свою отчужденность и холодность и остаться с ним делить его беды и радости.
Город и не ждал ничего другого, он знал, что станет главным в Ее судьбе и сможет сделать для Нее то, что не смог бы никто другой. Город приготовил ей Дар, жертвенный и бесценный, который Она сможет принять тогда, когда распустится нежный бутон в ее душе.
Она еще не смела ни во что верить, не могла никого любить, кроме Города, и сил на надежду было совсем мало. Но Город знал, что время придет, и Подарок его Она с благодарностью примет.
Любить и ждать он умел.

Часть 3
Он и Она

Эта часть состоит только из заглавия. И точки здесь нет

РАССКАЗЫ

«ВОТ И Я ПРИШЕЛ…»

Ассоль с детства знала, что она какая-то не такая. Все у нее было необычным, начиная с имени.
Но, как ни странно, ее никогда не дразнили и кличек не придумывали. Видимо, всем нравилось, произнося это редкое имя, представлять себе что-то залихватское от грузинской лезгинки и одновременно ощущать на губах вкус морской воды и тепло ласкового солнца.
Когда Ассоль выросла, то еще сильнее осознала свою непохожесть на других. Все, что большинство людей считало плохими приметами и дурными предзнаменованиями, ей приносило удачу.
Так, например, ей всегда везло с числом 13. Она родилась в этот день, с удовольствием занимала тринадцатые номера в гостиницах и места в кинотеатрах и поездах, воспринимая их как стартовые площадки для перехода в другие миры и ожидая необычайных событий, которые не заставляли себя ждать.
Возвращаться для нее тоже было хорошей приметой. Это означало подаренную судьбой возможность переждать то время, когда где-то раздаются неприятности, предназначенные не ей.
Ассоль любила понедельники, они являлись для нее началом нового временного цикла. А что может быть прекраснее начала!
Свои отпуска она проводила в январе в безлюдных южных городках, чем снискала нежную любовь сослуживцев, сражавшихся за отпускные летние месяцы. А она искренне не понимала, какую радость находят они в пекле раскаленного лета и людском столпотворении.
Ее считали странной, но не чурались. Наоборот, она привлекала самых разных людей своей открытостью и неподдельным интересом к чужой неординарности.
Был только один тип людей, оставлявших ее равнодушной, — это скептики. Они представлялись ей птицами, сложившими крылья и забывшими горние выси, с которых они спустились на землю, навсегда утратив мечту и смирившись с бесцветной жизнью в плену «здравого смысла».
Поэтому ее любимым писателем был Пауло Коэльо, этот «великий Романтик и Идеалист», которого она считала реалистом и чьи книги читала взахлеб и перечитывала в свободные минуты.

* * *

Был ее любимый понедельник, к тому же январь, к тому же 13-ое число. На юг она не поехала и сейчас сильно об этом жалела, так как мороз стоял на редкость для города крепкий. Ассоль шагала по главной улице столицы с единственным желанием — отогреться: не изучая, как обычно, прохожих и не заглядываясь на витрины.
Внезапно она ощутила смутное беспокойство — не внутреннее, зародившееся в ней, а, скорее, внешнее — отражение чужого беспокойства, причиной которого послужила она сама. Очень быстро девушка обнаружила его источник: незнакомый мужчина, поравнявшись с ней, замедлил шаг и несколько раз пристально на нее посмотрел.
Работая в сфере обслуживания и будучи все время на виду, Ассоль любила в выходные дни отдыхать от посторонних взглядов, одеваясь неброско, избегая косметики и пользуясь очками вместо надоевших линз. Вот и сейчас она выглядела этакой серой мышкой, тем более, что роскошные длинные волосы — ее гордость — были убраны под шапку.
То, что мужчина не мог плениться ее неземной красотой, — это факт. Но его взгляд был направлен не на нее — казалось, внешняя оболочка его совсем не интересует. Незнакомец смотрел как бы сквозь, в самую ее глубину, стараясь отыскать объяснение своему беспокойству и развеять собственное недоумение. Это длилось совсем недолго, потом мужчина прошел мимо.
Ассоль нагнала его у светофора, где незнакомец остановился переждать красный свет, встала рядом и окинула его взглядом: простая одежда, обыкновенная фигура, ничем не примечательные черты лица и спокойные серые глаза. Явно не герой ее романа. Она отвернулась. Но от незнакомца исходило такое тепло, что Ассоль моментально согрелась и, опешив, замешкалась на переходе. Оказавшись на другой стороне улицы, она успела увидеть, что мужчина свернул в боковой переулок и, не оборачиваясь, зашагал прочь.
Ассоль автоматически взглянула на часы: …13.13. Однако...
Но снова зароились мысли о повседневных делах и вытеснили из головы это происшествие. Наверное, она забыла бы о нем окончательно...
Но вечером, открыв своего любимого писателя, снова прочла: «Научись приглядываться к знакам и следовать им» — и задумалась о том, что знаки даются каждому на языке его души: что «везение» и «совпадение» — это знаки, что все взаимосвязано и ничто не случайно, и что сегодняшний день в кодах ее сердца — знак явный, но понятный только ей.

* * *

У Ассоль пропали аппетит и сон. Снова и снова возвращаясь к сцене на перекрестке, она вызывала в памяти образ незнакомого мужчины; постепенно тот перестал быть для нее чужим. Микрокосм, на мгновение соприкоснувшийся с ее собственным, представлялся ей все более зримым, объемным и многообразным, а возможное единение двух миров — его и ее — казалось созидательно-прекрасным и необходимым для достижения вселенской гармонии.
Ассоль то поднималась до космических высот, то спускалась до житейского уровня, но по всему получалось, что мужчина был ей предназначен свыше. Ведь ее, можно сказать, пихнули в бок, чтобы она обратила на него внимание, — а она взяла и прошла мимо.
Теперь при малейшей возможности она бежала на тот перекресток и высматривала в толпе серые глаза. Она изучила карту и обошла всю округу, пытаясь определить, куда в тот день мог идти незнакомец, ведь он явно шел по привычному маршруту. Но вокруг было столько банков, кафе, гостиниц, ресторанов и офисов — для того, чтобы установить вахту в каждом из этих мест, понадобился бы полк солдат! Да и с приметами было негусто.
Весной Ассоль запаниковала и принялась бесстрастно, без всякого вожделения мысленно раздевать мужчину — представлять, как выглядел бы он в летней одежде или на пляже.
Все было тщетно.
Тогда период активных поисков сменился временем пассивных мечтаний.
Потом прошло и это. Ассоль устала ждать, мечтать, что-то предпринимать. Череда будней увлекла ее, она уже без малейшего волнения проходила роковой перекресток и только изредка вспоминала про встречу, которую так жадно ждала и к которой так тщательно готовилась.
Она отпустила себя в поток жизни и стала прежней Ассолью, радующейся, как ребенок, многоцветной мозаике счастливых совпадений и маленьких удач, живущей сегодняшним днем и доверяющей судьбе без притворства.
Видимо, за доверие жизнь и вознаградила ее именно в тот момент, когда она меньше всего ждала.
Их встреча действительно состоялась и оказалась судьбоносной. Но все случилось совсем не так, как представляла Ассоль в миллионах своих голливудских версий.
Осенний этюд
— Родной, где же ты был, когда у меня напрочь отсутствовали морщины, седые волосы и целлюлит? — она счастливо зажмурилась и сладко потянулась в его объятиях.
— Напрашиваешься на комплименты? Или действительно интересуешься? — он ласково коснулся губами родинки на ее плече. — Искал тебя.
— В тех местах, где меня заведомо быть не могло?
— Ну, я же об этом не знал. Временами даже думал, что нашел. Но потом оказывалось, что это не ты.
— Молчи. Я жутко ревнивая.
Он почувствовал на своей улыбке ее горячую ладонь и вспомнил, какой холодной была эта рука в день их первой встречи.
Он уже не помнил, откуда возник порыв подать руку незнакомой заплаканной женщине, выходившей из автобуса. Она опустила свои ледяные пальцы в его протянутую ладонь так же отрешенно и безразлично, как опустила бы монету в прорезь автомата, и, сделав несколько шагов по тротуару, дала своей руке скользнуть в карман пальто. Он пошел рядом только потому, что ему было по пути, уверенный, что женщина не замечает его присутствия. Но когда он пошутил: «Такими руками хорошо летом держать пиво», она вдруг неожиданно легко и заразительно рассмеялась сквозь еще непросохшие слезы.
Он отметил, что у нее живые глаза и правильные черты лица; не красавица, но принадлежит к типу «осенних» женщин, которые поздно взрослеют и в пору зрелости становятся гораздо привлекательнее, чем в молодости. И если в нее всмотреться...
«Лучше не всматриваться», — одернул он себя.
Женщина сдержанно поблагодарила его, и, обменявшись ничего не значащими фразами, они разошлись.
Наташка влетела в квартиру в новой шубке и, швырнув на журнальный столик газету бесплатных объявлений, стала крутиться перед зеркалом.
«Молода, красива, сексуальна. Что мне еще надо? Почему язык не поворачивается позвать ее под венец? — он давно задавался этим вопросом и ответ пытался раскопать в сослагательном наклонении. — Если бы у меня не было денег и положения, квартиры в центре и машины, если бы... У Натальи много замечательных качеств, но иногда кажется, что все у нее для престижа — и я, и вот эта шубка. Наверняка купила ее только потому, что вчера на каком-нибудь коктейле зашла речь о новых моделях».
Он взял валявшуюся на столе газету и стал лениво ее просматривать.
«Зачем ей эти объявления? Ведь покупает все только в бутиках. Развлекается всякой чепухой».
Он открыл страницу «Разное», и тут, как заказное письмо, брошенное за отсутствием адресата в почтовый ящик, на глаза ему попалась фраза: «Желающим охладить пиво предоставится возможность в следующее воскресение на том же месте в то же время». Он сразу вспомнил женщину с ледяными руками и поймал в зеркале свою дурацкую улыбку и наташкин взгляд: «Прикольные попадаются объявы. Да, милый?» — и она опять занялась разглядыванием себя.
Он открыл страницу «Разное», и тут, как заказное письмо, брошенное за отсутствием адресата в почтовый ящик, на глаза ему попалась фраза: «Желающим охладить пиво предоставится возможность в следующее воскресение на том же месте в то же время». Он сразу вспомнил женщину с ледяными руками и поймал в зеркале свою дурацкую улыбку и наташкин взгляд: «Прикольные попадаются объявы. Да, милый?» — и она опять занялась разглядыванием себя.
Он прождал полчаса, прежде чем она появилась, насупленная и отчужденная. «Пожалела, что написала и не знает, как себя вести», — понял он.
— А рюкзак зачем? — рассеянно спросила она.
— Так там же пиво.
— Целый рюкзак? У меня только две руки.
— А мы поставим на поток. Я никуда не тороплюсь. А Вы?
Ему опять удалось ее рассмешить.
У него возникла потребность все чаще видеть эту женщину. Он невольно сравнивал ее с Наташкой. Хоть та и моложе лет на 15, но все у нее какое-то ненатуральное, кричащее, яркое, все чересчур и напоказ. А эта сохранила чистоту естественных красок, смущалась иногда, как девочка, боялась проявить свои чувства, желания. Она напоминала ему ежика, плотно ощетинивающегося колючками при любой попытке его задеть, и обнажающего свой нежный и мягкий животик только в состоянии полной безопасности. Эти нежность и мягкость, проглядывавшие сквозь иголки, были настолько притягательны, что он все больше очаровывался этой женщиной Осень и ее неяркой красотой, расцветающей под его взглядом. Она не вызывала безумной страсти, но время исчезало рядом с ней. То, что они были почти ровесниками, тоже во многом сближало их: книги детства, музыка и кинофильмы юности, чувства и переживания зрелости — все это совпадало. Он боялся, что она узнает о Наташке и, облегчая ему выбор, молча исчезнет из его жизни. А без нее он уже не мог и не хотел.
В тот день, когда он решил обясниться с Натальей, она сама неожиданно помогла ему начать разговор:
— Тебя неоднократно видели с какой-то старой жабой.
— Сколько в тебе человеколюбия и сердечности…
— А в тебе верности и правдивости.
— Я не лгал тебе.
— Но и правды тоже не говорил.
— Я сам ее не знал до сегодняшнего дня.
— А теперь знаешь?
— Теперь знаю.
Он и представить не мог, что в этой маленькой, хрупкой молодой женщине, с которой он прожил не один год, столько ненависти и злости. Только в силу своей наивности он мог думать, что с Натальей возможно расстаться полюбовно и что она, забрав купленные ей вещи, спокойно переедет в свою квартиру. Наталья ругалась, как извозчик, била об пол дорогие вазы и посуду, крошила ножницами занавески и ковры, а утром, когда он брился в ванной, запустила туда пакетом йогурта. Это было ужасно. Он перестал появляться дома, допоздна задерживаясь на работе и ночуя в гостинице. Через несколько дней он все-таки рискнул зайти: натальины вещи исчезли, на полу полностью разгромленной квартиры лежала записка, написанная помадой на его любимой литографии: «Посмотришь, во что превратится эта кикимора через 10 лет и поймешь, какой ты ДУРАК! Счастливо оставаться!»
Две недели он не видел осенних глаз, потому что не мог предстать перед ними измученным и истерзанным, и сейчас, нажимая кнопку звонка, он старался представить, чем они его встретят: грозовыми ливнями или ледяным холодом.
Дверь распахнулась, и его затопили краски бабьего лета: багрянец губ, прозрачная бледность щек, золотые всполохи в янтаре волос, зелень шелка на плечах. И в озере этого многоцветия плескалась глубокая и теплая синева ее глаз.
Он хотел что-то сказать, но она приложила палец к его губам:
— Я боюсь, если ты заговоришь, то сфальшивишь. А я этого не вынесу.
— Тогда можно я тебя поцелую — вдруг это у меня получится лучше?
Через несколько мгновений он слегка отстранил ее от себя и сказал:
— Я надеюсь, что эта разлука была самой долгой в нашей жизни. Больше расставаться с тобой я не намерен.