* * *

Как мне быть правдивым пред тобою,
чтобы ты смогла меня понять?
Ты, не знаю, как тебя назвать,
и вообще не различаю, кто ты.
Думаю, ты знаешь обо мне
все. Вопрос не в том, что я не знаю,
что мне делать. Лучше отложить
это дело на другое время,
так как я устал об этом думать,
об одном и том же… В коридор
выйду коммунальный, закурю,
встану у открытого окна
и облокочусь о подоконник…
Ты мне ничего не говоришь
или говоришь, но я не слышу.
А слова… я их произношу
как бы с целью — чтобы в них поверить,
убедиться в их существованье.
Это словно в зеркале: все смотришь
на себя с какою-то надеждой —
ну а вдруг там кто-нибудь другой?
Но надежда все же остается.

 

* * *

Все, что я сегодня говорил,
было продиктовано желаньем
поскорей закончить разговор.

жаль, что собеседник так и не
понял, что на самом деле я
чувствовал, когда мы говорили.

Можно было убедить себя
в том, что нничего не происходит,
просто я сижу и говорю.

У меня это не получилось.
Никогда не мог понять, что значит
понимать другого человека.

В том, что я сижу сейчас на стуле
и не представляю, что мне делать,
может быть, и есть какой-то смысл.

Должен же я все-таки найти
хоть какой-то заменитель слез,
у меня ведь это получалось?

 

* * *

Любое слово будет правдой,
точней, заведомою правдой.
Я не могу это иначе
интерпретировать, как правду,
ведь дело близится к концу.

Произнесенное в конце
всегда важнее, чем в начале.
если вначале было Слово,
то невозможно и представить,
на что похоже оно было.

С последним словом все иначе.
Оно отсутствует в законе
и может лишь предоставляться.

После его произнесенья
не остается ничего,
как примириться с приговором.

Но он еще не оглашен.
И в треугольной голове
приговоренного жужжит
большая падальная муха,
своим жужжаньем вызывая желание ее убить,
но это сделать невозможно.