* * *

Пахнет небом и зимним яблоком
пыль на форточке чистая.
Ликом печальным смотрит собака,
совершенно иконописная,
вся до последнего волоска,
до засохших крупинок еды в бородке,
Духом святым прописанная.
Грустная горлинка где-то
плачет о чьем-то детстве
(должно быть, и о моем),
будто о райском блаженстве,
соблюдаемом чашею некой.
И, забыв о наследстве чужом,
чистая, небом пахнет земля,
словно в черные ранки на теле ея
только Божьих кладут человеков.

 

* * *

ю.и.

Отпустив домой воздушных змеев,
день уснет в пустом чертоге брачном.
В боль твою чужой войти не смея,
грусть его, как воздух, нам прозрачна.

Утешенья свет найти не сможет,
но во сне полуденно пребудет.
Бабочки ночной не потревожив,
день его — свеча в его сосуде.

Ночь пройдет, тела наполнив смыслом,
неба плоть прорезав проводами.
Тишины не прозвучавший выстрел
губ коснется нежными губами.
И любовь, царящая над нами
там, где тонок воздух невозможный,
душу навестит во сне с дарами,
вбрызнув жизнь инъекцией подкожной.

 

* * *

В трансцендентном желудке жизни
в студенистом плену продолженья
в средоточии псевдонимов, псевдоомонимов и т.д.
явь, набухшая кашей кажимости
жимолость мнимости
чад инфернальной кухни.
В повседневном меню ума:
гриб сатанинский гордыни
ложь с фрикадельками веры
трюфель счастья с вином вины
водянистый кисель свободы
отварная котлета опыта
фарш надежды, филе удачи
барбариски воспоминаний.